Борис Сичкин - Я из Одессы! Здрасьте!

Так много раз я спасал гражданское немецкое население от тупых дисциплинированных немецких полицейских.

Я приехал на ответственный концерт в День Советской Армии в академию им. Жуковского. Концерт не состоялся, так как кроме меня никого больше не было.

Выяснилось, что администратор Москонцерта составила программу из одних покойников. Этот скандал разбирался у директора. Администраторша оправдывалась:

— Я плохой концерт составила? Посмотрите, какие силы! Номер в номер.

— Да, но их нет в живых, — возразил ей директор.

— А я что, виновата, что их нет в живых?!

После концерта я и двое гениальных артистов МХАТа Ливанов и Грибов пошли ужинать. Крепко выпили. Ливанов произнёс тост за Грибова:

— Ты гордость русского театра, ты гений. Я горжусь, что живу с тобой в одну эпоху… А теперь давай про меня. Грибов:

— Ты, Борис, замечательный артист, режиссёр, художник…

— Нет, так не пойдёт, — перебил его Ливанов. — Ты говори, как я о тебе говорил.

Артист кино Сергей Филиппов находился в Киеве на съёмках.

В это время проходило торжество в честь Тараса Григорьевича Шевченко — великого украинского кобзаря.

Сергея Филиппова попросили сказать несколько тёплых слов в адрес поэта. Филиппов охотно произнёс короткую речь:

— Я поздравляю весь украинский народ с вашим великим КОБЗОНОМ!

Случился у меня в Москве почечный приступ. Я легко дозвонился до «скорой помощи», которая мгновенно приехала через один час пятьдесят семь минут и отвезла меня в Боткинскую больницу. В больнице был аншлаг, и попасть на койку в коридоре было невозможно. Меня бросили, как дрова, в какую-то комнату, где находились два человека, по-видимому, врач и медбрат. Медбрат сказал, что у меня приступ аппендицита. Но врач, обозвав его идиотом, констатировал почечный приступ. После чего оба удалились.

Я не находил себе места и катался по полу, пытаясь найти положение, чтобы хоть как-то облегчить невыносимую боль. Примерно часа через полтора в комнату вошёл человек профессорского вида с лицом врага народа, внимательно на меня посмотрел, лицо его посветлело, в глазах зажёгся огонёк, и он расплылся в улыбке.

«Все, — подумал я, — он меня узнал по кино и сейчас отдаст все силы и знания для спасения своего кумира». В эту минуту он был для меня выше всех русских знаменитых врачей: Вишневского, Пирогова, Бехтерева и др. Я смотрел на него, как на святого, хотя в профиль он походил на Ленина.

Профессор вышел из комнаты, и я не сомневался, что с минуты на минуту мне будет оказана помощь. Через какое-то время он снова вошёл ко мне в КПЗ и громко скомандовал:

— Входите! В камеру предварительного заключения вошло человек двадцать девушек, вероятно студенток.

Профессор взял дыхание, и голосом, в котором чувствовалось оживление, начал, указав пальцем на меня:

— Товарищи, перед вами экспонат, у которого приступ почечных колик. Он испытывает невыносимую боль и, в буквальном смысле слова, не может найти себе места. По боли почечные колики не уступают женским родам.

Я, не будучи йогом, встал на голову и готов был оставаться в этой позиции всю жизнь, если бы это помогло. Но ничто не помогало. Профессор все это сопровождал тестом:

— Видите, он встал на голову, сейчас лёг на пол, поднял ноги, сделал кульбит, однако должен вас заверить, всё, что он делает, бессмысленно. Он думает, что какое-то положение может облегчить ему боль. Ничего подобного. Ему может помочь только обезболивающий укол, вам очень повезло, что вы можете воочию наблюдать почечный приступ.

Девчата с интересом наблюдали за моими телодвижениями и после слова профессора «вам повезло» дружно закивали головами. «Если он знает, что мне нужен обезболивающий укол, — с надеждой подумал я, — надо понимать, он его сейчас мне сделает». Однако вместо этого профессор сказал:

— Товарищи, мы можем пойти дальше, но, по-моему, здесь интереснее.

— Да-да, интереснее, — радостно подтвердили будущие врачи. Я катался по полу, уже понимая, что помощи здесь не дождёшься. Потом профессор с профилем

Ленина вышел, снова зашёл с выражением неприкрытого блаженства, весело крикнул: «Пошли!» и увёл свой кордебалет. Вероятно, он нашёл умирающего и обрадовался возможности прокомментировать последние десять минут его жизни.

Когда у меня уже почти не оставалось сил терпеть эту жуткую боль, и я, чтобы как-то отвлечься, начал громко прославлять советскую бесплатную медицину, в комнату зашёл врач. Он тоже пристально на меня посмотрел.

— Вы случайно не Буба?

— Да, я случайно Буба.

— Так что ж вы сразу не сказали? Мы бы вас взяли первым, а то вы пошли общим потоком. «Да, — подумал я, — а тем, кто не Буба, им что, менее больно?…» Врач сделал мне укол, боль прошла, и я спросил, кто был тот профессор.

— О, это известный врач, педагог, завкафедрой… Только не дай Бог у него лечиться.

В больнице сломалась плита. Чинили её пять дней. Всё это время больные должны были выздоравливать всухомятку. Мне как артисту кино по блату давали тёплый чай. Но конспирация была такая, будто они приносили атомную бомбу. Прав был фантаст Ленин, когда сказал: «Из всех искусств для нас самым главным является кино».

Когда после этого эпизода я думаю, сколько людей в Советском Союзе не снималось в кино, мне делается не по себе. Это кошмар!

Фильм «Последний жулик» ставился по сценарию ответственного работника Госкино СССР некоего Сазонова. Я снимался в нём вместе с популярным артистом Николаем Губенко.

Ответственный сценарист, несмотря на шестьдесят лет, выглядел очень хорошо. Мы с ним подружились. Выяснилось, что он занимается йогой. В подтверждение Сазанов даже продемонстрировал мне в номере стойку на голове.

У меня появилась дерзкая мысль. Я решил организовать в гостиничном номере театр одного зрителя. Первым удостоился чести лицезреть спектакль художественный руководитель фильма М. Калик, которого я привёл в гости к нашему сценаристу.

— Как вы думаете, сколько Сазонову лет? — спросил я у Калика.

— Лет сорок пять, — ответил Калик.

— Ошиблись на пятнадцать лет, — объясняю я, и все потому, что товарищ Сазонов йог. Пожалуйста, встаньте на «копштейн».

Сазонов без промедления встал на голову. Я:

— Лягушку.

Сазонов становится на руки, ноги поднимает вверх и прыгает, как лягушка. Калик еле сдерживает смех.

— Коля, сколько бы ты дал лет Сазонову? — спрашиваю я у Николая Губенко, следующего участника «спектакля».

— Лет сорок. Далее следовало представление. Сазонов становился на голову, изображал лягушку и т.д.

Николай выбежал из номера, чтобы не расхохотаться.

Из Москвы приехали два режиссёра, очень талантливые ребята. Они безумно боялись Сазонова и рассказывали, что он беспощаден к людям. Я пообещал им помочь наладить отношения с ним.