Иван Чистяков - Сибирской дальней стороной. Дневник охранника БАМа, 1935-1936

Иду ночью. По пути проверяю посты 11-й ф-ги. Много красивых мест. Но не до них. Обратно с Буреи на 43-ю. Едут люди, ни о чем не думают. Едут, и не тревожит их побег. Едут, строят свою жизнь. А нам строить нельзя. Нам вещи кажутся совершенно другими, чем людям без петлиц.

Застрелился стрелок з/к, в приказе — боязнь получить новый срок, а истинное положение, наверное, другое. Приказ нужен для моральной обработки. Что напишут, если я шлепнусь. Схожу с ума. Жизнь так дорога и так бесценно, бесполезно, дешево пропадает.

Некогда записать. Рвут и таскают ежеминутно в штаб. Готовимся к празднику. Начальник меня ест. Рвет и мечет:

— Дать схемы расстановки постов на Май! Сделать через 0,5 часа!!!

Сделал. Подвернулся ком. отдел без ремня. За этого еще:

— Вот! Как комвзвод, так и подчиненные! Посадить на сутки!!

Напустился на курьера Сленина:

— Ты что ж рот разинул?

Сленин после рассказывает:

— Крикнул на меня, а я брысь да тягу!

Делаю оформление. Кипит в груди и злость, и горечь. Сознаешь свое ничтожество. И смотрят на тебя как на человека с кубарем. Приравнивают ко всем. И говорят: «Такой же тип!» Нападает тупоумие. Смотришь на вещи по-другому. Примерно так: вечер, постановка, стою у двери в форме, прислонившись к косяку. Нач. отдел. спрашивает, входя:

— Давно началось?

Отвечаю:

— Нет, т. нач.

А в голове мысль: похоже, наверно, на солдата с взглядом куда-то в потолок, с выправкой в струнку. Эх, когда же это кончится?

А публика?! Ей нравятся пошлости из «Чужого ребенка», она никак не переживает и не понимает смысла. Разговаривают и ходят, хлопают дверями. Безвкусно пестро одеты. Дорогие вещи, но не умеют их использовать с эффектом. Да могут ли они? Нет. Меня интересует, чем они заняты дома, какой их взгляд на жизнь? У начальника отряда бессонница, не уходит до 2 ч. ночи, ну а мы причем? У меня так бессонницы нет.

И так ни за что, бесполезно, бестолку проходит жизнь. Сегодня праздник, но не у нас. У нас сутолока, бестолковщина, все на казарменном положении. Ни пойти, ни заняться чем-либо. Сыграли в волейбол во дворе. Эх, чубуки! Стрелять не умеют, в волейбол играть не умеют. День теплый.

Скоро совсем будешь балда, потому что голова забита побегами да мыслью об увольнении, и никакого больше развития.

Придется все же получить срок и уехать. Ведь не один же я буду с судимостью в СССР. Живут же люди и будут жить. Так перевоспитал меня БАМ. Так исправил мои мысли, сделав преступника. Я сейчас уже преступник теоретически. Потихоньку сижу себе среди путеармейцев. Готовлю себя и свыкаюсь с будущим. А, может быть, шлепнусь? Прошли месяцы службы, пройдут еще так же, как и первые, в тоске и угнетении. А впереди все то же самое. Вот работа, которая ведет к преступлению.

Рвется на части душа и щемит с болью сердце. Мне прошлое кажется сном. И даже не верится, неужели я жил в Москве и на свободе? Строил жизнь, планировал.

Второй день Мая кончился. Хотя и праздник, но свободы не чувствуешь, уйти нельзя, казарменное положение. Шатаешься по линии со своими мыслями, и ничто их не разгонит. Нечем отвлечься и негде забыться. Рука так и тянется, тянется за наганом. Смерть, так хоть моментальная, а не неспешное умирание. Не лучше ли ускорить естественный ход событий? Нач. отряда наверно страдает бессонницей, торчит до 2 ночи, но причем же тут мы. Я так на бессонницу не обижаюсь.

Не пишет еще никто, что-то? Хотя я и сам не пишу…

С этого каждый день приходится начинать, потому что дни такие и есть на самом деле: каждый день является надгробным памятником над жизнью.

Отправляем 177-ю на восток. Бестолковщина, беспорядок, безобразие. Вагонов нет, материала для оборудования нет, инструмента нет, ответственного за отправку нет. Рвут охрану. Давай конвой для бани в 12 ночи, иначе жаловаться будем. Куда грузить людей, когда никто не знает и знать не хочет. Каждый старается спихнуть с себя, а дальше хотя сгори. Только охране больше всех надо. Охрана о людях заботься, охрана о культуре беспокойся, охрана воспитанием занимайся, охрана в промфинплане участие принимай. Комвзвода на побег, на пожар, на конвой, всюду комвзвод, вот почетная должность. З/к ф-ги 177, садясь в вагоны с навозом, вправе замечать и негодовать, что скот возят чище и лучше. Нач. лается и с причиной, и без причины.

— Как у вас, к. о. Пасенко женат или нет?

— Узнаю, т. нач.

И понес:

— Людей не знаете, что за работа, что за командир? Учить вас надо.

Интересно, знает ли нач. мое положение? Больше чем уверен, [что] нет. Уволили одного политрука, продержав под следствием шесть месяцев. Хотели приписать саботаж 58/14. Но ничего не получилось. Парень не растерялся, отвечает:

— Загнали в тайгу, а я жить хочу и т. д.

Быстрыкин откровенничает:

— Что вы работаете, службисты!! Я так поступал: взглянешь на взвод издали да обратно.

Такое положение объясняет тем, что из него вымотали все нервы, поэтому он сейчас спокоен, остался без нервов. Снова обласкал нач.

Связь с ф-гами паршивая, да и той не добьешься, а сообщать надо. Приехать не на чем, поезда не останавливаются, а 40 килом. пешком — удовольствие паршивое, да с вещами и не придешь. А нач. бесится:

— Где ваши люди? Сидите на месте, ни черта не делаете!

Больших трудов стоит мне сдерживаться, но все же сорвусь и, наверно, скоро. Хорошо, хоть с Лавровым поговоришь. Шутим и смеемся, а на душе тигры скребут. Зашел Нечепуренко и распинается, что жить в БАМе хорошо, что дальше и больше желать нечего, что я служить буду еще пять лет и больше. Я в БАМе вырос.

Это все верно, что ты вырос, но по-бамовски. Ты жизни не знаешь, да и грамоты тоже. Отделываешься общими фразами вроде: «Те кадры хороши, что не боятся трудностей. Мы должны жертвовать своей жизнью. Партия и соввласть знают, что диктуют».

А нач. свирепствует. «Что у вас за связь, как хотите, а чтоб мне завтра утром был Безродный, сами идите и найдите». Вот же человек, бывает ли он в хорошем настроении? Как можно так существовать? И как можно не понять того, что авторитета не создашь. Что никто из подчиненных к тебе не пойдет.

Боятся, не боятся, а ненавидят и стараются избегать встреч.

Но почему помполит нашей жизнью не интересуется? Почему не интересуется нашим политико-моральным состоянием? Меня ни разу не вызывал и не спрашивал. Сам я не пойду. Черт его знает, как встретит. Вот взаимоотношеньица комсостава, подчиненных с начальством. Это советские партийные передовые люди. Это влияние руководящих. Э-э-эх!!!

Разошлись тучи, и сразу тепло. Идя проверять аммонал-склад, посидел на линии. Весна кругом, но на душе метель и бесы. Нет, невесело! На гауптвахте сидит уполн. 3-й части Роговенко. За пьянку и обещание застрелиться. Это явление принимает массовый характер: Майхер, Голодняк, я, Роговенко и многие не выявленные. Не с хорошего, по-видимому, люди приходят к таким решениям. Да, жизнь не веселит. Стоит ли жить. Надеждами я не живу, это дело не по мне. Здесь, в БАМе, пожалуй, одно только место, где все по уставу — это Ревтрибунал. Сунут статью на основании того-то и того-то. Законно и будь здоров.