Иван Чистяков - Сибирской дальней стороной. Дневник охранника БАМа, 1935-1936

Даже Павленко-самоучка и тот понял, что за развитие и перевоспитание получил в БАМе. Растет, называется, учится, просвещается и подает рапорт об увольнении с оговоркой: «Буду действовать помимо нач. отряда».

Вспоминают о нас тогда, когда есть побег. И вспоминают так. Есть там такой стерва, хочет уволиться, ну, подожди, загоним тебя в 1-е отделение. Запоешь. Посажу! Арестую! Под суд отдам!!! Вот и вся забота о командире. Радуйся и веселись.

Строю бильярд. 15-го после обеда чапаю на 7–11-е. По пути попадаются консервные банки. Расстреливаю из мелкокалиберной. Днем тепло, а ночь холодная до того, что руки мерзнут. Ноги болят убийственно, сводит, хоть кричи. Так еще год и калека, никому не нужен будешь. Но за что, спрашивается, я теряю свое здоровье? За 400 руб. Дешево. Да и за 1500–2000 р. здесь я не согласен. Бильярд вчерне готов, желающих играть хоть отбавляй. Адъютант, оставшийся за нач., не против погонять и выиграть после 8 в рабочее время. Дождь, дождь и дождь.

Снова на 11-й. Ухитрился, стерва, отобрать самых бандитов — Цуладзе и др. Отпустил за молоком Иванов. Ну и ходят они, пьют молоко, и мы сбились с ног. Иду в розыск с Ляшенко. Лазаем по сопкам, темно, болото, грязь. Завалился в яму, наверно, растянул стопу, но ничего. Лазаем по воде, по таким местам, где днем никогда не решишься. 2 часа ночи, ложимся спать, ноги мокрые, болят и сводит. Посушится негде. Снова в розыск, беру централку, но не попадает ничего. Еле плетешься. Каждый день по 40–50 километров топать — сказывается. Взял коня начальника, помполит лается. Для них конь дороже побега. Надо записать много, но голова кругом.

Больной весь. Грудь ноет, ни согнуться, ни вздохнуть, по признакам — плеврит. Любители военной службы гонятся даже за бамовскими чинами. Нацепят шпалы и ходят да мнят себя выше всех и вся. Довольны и горды. Подкатился Голодняк. «Как уволиться?» Тоже, наверное, осведом. Ну да я, думаю, не проговорюсь, что я соображаю об увольнении. Рвут стрелков на части, иду к комполиту, показывая наряд. Ни черта в нем не разбирается.

Зеленый луг весь в цветах! Весь в цветах!! Денек летний. Свод неба синь и глубок. На сизом от дымки фоне сопок зеленой лентой дорога. Жаворонки с невидимой высоты льют трели. Воздух спокоен и чист, только мухи своим жужжанием нарушают его тишину. Белым парусом на горизонте, кажется стена хаты. Дым костра, не колышась, поднимается кверху и тает, пропадая. А цветы — желтые, лиловые, голубые, темно-пунцовые. Цветы рады солнцу. Птицы рады солнцу. Рады солнцу коровы, вытягивая шеи, лениво помахивают хвостами. Пес пастуха раскинулся, жмурясь, язык набок. В стороне на ж. д. работают путеармейцы. Одного взгляда достаточно, чтобы пробудить в себе ненависть к стройке. Сразу чувствуется твоя никчемность здесь и пустота жизни. Тревожит тишину тяжелый вздох паровоза и протяжный гудок. Напрашивается мысль, да так и есть на самом деле, — отняли у меня все.

Выходной. Первый раз рисую маслом. Но провести весь день по-своему не дают. Устроили совещание, да какое. Работники отделения не справляются с работой. Тут прорыв, там прорыв. План не выполняется, срывается стройка. Ну, решили устроить стахановский декадник и, конечно, силами ВОХР. Потому что ВОХР — козел отпущения, лодыри и т. п. Назначают нас, командиров и политруков, уполномоченными по фалангам. Работай за других да смотри: «Ваша работа покажет ваше отношение к стахановскому движению. Можете заработать срок».

За саботаж, надо понимать. Голодняк язвит, расшифровывая О. Г. П. У: «О, Господи, Помоги Убежать». Это расшифровка з/к, а расшифровка наша: «Убежишь — Поймаю, Голову Оторву».

Бытовые условия, культурный отдых, питание и все прочее. Но не расстраивайтесь, это разговор не о нас, а о з/к, так что можете успокоиться. Расстановка рабсилы, отсутствие материалов — все это заставляет перебрасывать людей, срывает план, невыполнение норм. А отделение ничего не делает. Тянут ВОХР. Уполномочивают комвзводов. Ошибки руководства отделения должны устранять мы. Вот порядочки. Нач. отделения признает: суточные задания неправильны, интенсивность не проставлена, на мерзлоту на земработах время расчета не дали. Весело? Какую же ответственность несут люди? Никакой! Нажал нач. строительства — зашевелились. Но вся тяжесть работы падает на нас. Опыты перевоспитания продолжаются. Куролесила Вьюга, теперь куролесит Архипова, и считают нормальным. Ком. взвод Огурцов во всеуслышание отвечает, что Новиков не пришел потому, что уехал к жинке, соскучился. Да и не работает ничего. Павленко откровенничает:

— На меня как закричит нач. отряда: «Да знаешь ли ты обстановку на Дальнем Востоке? Никакого отпуска!» А сам уехал на все лето.

Блат во все времена и у всех народов решает все: и у нас тоже. Нач. отр. помполит комдив-на, помполиту выписывают разъездные, а нам? Мимо. Кто из нас больше разъезжает, я начинаю не понимать. По-моему, задача решается так: всяк должен получать за свои разъезды. Не хотят стрелки работать в охране з/к на трассе, получают 250–300 р., а в охране 15 — разница.

Дубровин чудачит. В вагоне поезда стрелок спрашивает:

— Куда едете, т. политрук?

— В Абиссинию!

— А далеко это?

— Нет, проедем километров 100, да еще 50, да еще столько, ну и как раз!

— А зачем вы туда?

— Мне надо видеть туземного короля!

Стрелок верит.

Снова и тот же Дубровин: «Открываю отмычкой вагон № 1. Тут кондуктор:

— Куда?

— А ты знаешь, с кем говоришь? Я командир комсомольского полка Д. В. К. и нач. вооруженных сил Тамарчукана, отойди подальше, подальше.

Вхожу в ресторан, сижу, потягиваю ликерчик, а напротив Хоперский. Я стаканчик за занавеску, а сам за кофе».

Курсы. На утреннюю зарядку не ходит один. А отсиживается в уборной, приглашая Дубровина. Дубровин вечером на собрание по этому поводу высказывается, меня на этом деле не проведешь, я 40 минут нюхать вонь вместо чистого воздуха, не хочу.

Кричат на нас, заставляют кричать: «Стахановцы и стахановцы», — а на ф-ге нет махорки, которая ценится здесь на вес золота и дороже. Ее считают по крупинке, окурков не найдено.

Дождь, слякоть, тьма. Чапаю с 11-й в Завитую. Ночь.

Ушел с начбоем на 24-ю, уселись на сопке рисовать и писать письма. Вечером смотрел «Бесприданницу». В театр хоть не ходи, вспоминается прошлая жизнь, и злишься, нервничаешь, расстраиваешься.

Все же разлагается, верней, разложилась охрана. Вот приказ от 14/V — самоубийства, пьянство, никто не работает, а почему? Потому что мы жили лучше, и каждый стремится к хорошему, а БАМ, чтоб его черт утащил. Я решился поступать так же как все те: лето, дача. Не спрашивают — все в порядке, спросят — сделаем.