Анатолий Викторов - С пером у Карандаша

А разве можно забыть поводырей с медведем? Когда в деревню на цепи приводили Михайло Иваныча, все бежали ему навстречу: и старый, и малый. Миша кланялся честным людям и показывал, как девица в зеркало смотрится, малые дети лазят горох воровать, бабы на барскую работу не спеша бредут, поп Мартын нехотя собирается к заутрени…

Карандаш напомнил, что беспощадное преследование скоморохов и раешников задержало развитие русского цирка почти на целое столетие. В XVIII веке по селам России еще водили ученых медведей, а в Германии и Италии уже были цирковые труппы.

Позже цирки, чтобы увеличить сборы, стали стремиться любой ценой поразить зрителя. На арене демонстрировали людей, способных «завязать узлом» свое тело, показывали номера, связанные со смертельным риском, жестокостью. Дух коммерций требовал угождать вкусам «хорошей публики», а она хотела, чтобы клоун не высмеивал, а смешил. Однако в среде клоунов были подлинные мастера своего искусства. Наблюдательные, талантливые, они-то и обогащали репертуар.

Так родились два классических характера — Белый и Рыжий. Сначала появился Белый клоун в Италии. В белом атласном костюме он читал комические и трагические монологи, играл на различных музыкальных инструментах, с помощью ассистентов разыгрывал сценки. Много лет спустя в Германии родился Рыжий клоун.

Цирковая легенда рассказывает, как рыжий англичанин-жокей в одном из цирков Германии после исполнения своего номера уснул на ковре за кулисами. Артисты решили подшутить над ним: измазали лицо спящего сажей и на тачке вместе с ковром вывезли на ярко освещенный манеж и перевернули тачку. Жокей проснулся и, стараясь сделать вид, что ничего особенного не произошло, стал помогать униформистам. То и дело он спотыкался и падал, зрители хохотали.

Хозяин повысил англичанину ставку с условием, что он ежедневно будет изображать на манеже дурачка. Успех рыжего был так велик, что на следующий год в десятках цирков появились такие «Рыжие», они скопировали не только кличку, но и парик.

Образ Рыжего складывался под влиянием многих артистов. В 80-е годы он имел прогрессивное значение для цирка — это было своеобразное проявление тяги к реализму, к современной теме. Рыжий унаследовал из народного творчества трезвый житейский ум, смелость, ненависть к лицемерию, наивность и доброту. В то же время он был забиякой, неистощимым на выдумку и насмешку. Публика любила Рыжего. Он имел такой успех у нее, что Белому осталось только подружиться с Рыжим.

«Белый — это олицетворение здравого смысла, это взрослый, внимательно следящий за каждым движением и каждым словом своего «ребячливого» партнера… Умело направленными репликами, интонацией, жестами — всем своим поведением он незаметно сосредоточивает все внимание зрителей на своем партнере Рыжем», — так пишет в своей книге один из лучших советских белых клоунов — Роланд.

К сожалению, через 20–30 лет выступления на манеже Белых и Рыжих довольно часто стали носить налет штампа. Вот каким был Рыжий в канун революции, вспоминает писатель Юрий Олеша: «Рыжий валился с галереи на трибуну, на головы, повисал на перилах, сверкая белыми гетрами. Громадная лейка, не то что гремящая, а как-то даже клокочущая, сопровождала его полет. Слетев с высоты, он садился на барьер арены, вынимал свой платок и сморкался. Звук его сморкания был страшен. Он производился в оркестре при помощи тарелок, барабана и флейт. Когда Рыжий отнимал от лица платок — все видели: у него светился нос… В носу у него зажигалась электрическая лампочка. Лампочка тухла — и вдруг дыбом вставали вермильонного цвета волосы. То был апофеоз Рыжего.

Рыжий знал только одно: ковер. Он мешал служителям скатывать и раскатывать ковер, и антре его ограничивалось тем, что под крики детей увозили его на ковре, на тачке, задравшего ноги в знаменитых гетрах. Таков был Рыжий в старом цирке».

Смех ради смеха уже не устраивал зрителей. Они хотели видеть живого, естественного клоуна, а не застывшую в «своей неизменности» маску Рыжего, даже сделав необходимую поправку на шарж, утрировку, пародию.

«…Все Рыжие должны быть людьми: это хитрецы, наивные ротозеи, прохвосты, весельчаки, задиры, флегматики, пустозвоны, бестолковые путаники, но все же это люди, это сколки живой действительности…» — писал советский клоун Леон Феррони-Танти.

Но буржуазное искусство стремилось отойти от сатиры, от современности, старалось отвлечь публику от политических проблем. В цирке поощрялись «проверенные, дедовские» шутки и репризы. К тому же, как писал доктор искусствоведения Ю. Дмитриев, «русские клоуны были поставлены в такие ужасающие экономические условия, так забиты нуждой, так некультурны, что большинство из них не только не возвышалось над рядовым зрителем, но стояло значительно ниже его…»

И все-таки сатирическое начало в русской клоунаде медленно, но развивалось. Традиции дедов-раешников русские цирковые клоуны освоили и развили, придав своим выступлениям острую сатирическую направленность. Анатолий Леонидович и Владимир Леонидович Дуровы совершили революцию в цирковой клоунаде.

Анатолий Леонидович Дуров создал своеобразный жанр злободневной публицистической клоунады. Он зло и резко бичевал произвол чиновничества, купечества, полиции, ненавистный строй, при котором процветала пошлость и в человеке гибло все лучшее.

В белом костюме, украшенном «звездой эмира бухарского», Дуров выходил торжественный, праздничный. Он читал монологи, разыгрывал антре, танцевал на ходулях, предлагал одному из зрителей согнуть серебряный рубль с профилем Николая II, а потом отбирал рубль со словами: «Хватит дурака ломать!» — или выводил на арену черную свинью, которая пыталась перелезть в ряды партера, где обычно сидели видные чиновники и «люди с положением». «Ах, скверное животное! — восклицал он, — ты хочешь меня покинуть и вернуться в свою семью!»

Анатолий Леонидович ненавидел пошлость, грубость и глупость. Широко известен случай, когда он встретился с градоначальником Одессы, самодуром генералом Зеленым, и не оказал ему почтения. «Я — Зеленый!» — взревел генерал. «Вот когда ты созреешь, будем разговаривать…» — небрежно ответил Дуров. Вечером он вывел на манеж свинью, выкрашенную в зеленый цвет…

Владимир Леонидович Дуров основал совершенно новый жанр клоунады с дрессированными животными. Он был неистощим в выдумке различных аллегорий в сценках для зверей и так комментировал происходящие на арене и в жизни события, что это имело не меньшее воздействие на зрительный зал, чем сатирические шутки брата. Показывая своих питомцев, он всегда проводил параллели между поведением человека и животных, утверждая принципы добра, честности, самоотверженности, любви к ближнему.