Анатолий Викторов - С пером у Карандаша

Я немедленно приступил к самостоятельным тренировкам. На берегу Москвы-реки в последние теплые дни работали мы с гимнастом Иваном Великановым. Начались занятия, и новый темп жизни захлестнул меня с головой. С утра бежал на занятия, днем тренировался сам, а вечером, когда уставшие мышцы уже ни на что не были способны, рисовал в «Экране жизни» киноплакаты. Это был мой хлеб, мой заработок.

Но, несмотря на все усилия, надо мной постоянно висела угроза исключения. Акробатика по-прежнему с трудом давалась мне, хотя занимался до седьмого пота. А когда окончательно выдыхался, то начинал комически подыгрывать товарищам. Смех давал разрядку, скрашивал неудачи. Вскоре меня стали считать неплохим импровизатором и советовали стать клоуном.

Почему я не прислушался к советам друзей? Клоунада в те годы не обладала в моих глазах таким обаянием, как кинокомедия. Нужно было произойти чему-то необычному, чтобы я изменил свои планы.

И вот весной, после сдачи зачетов нам объявили, что все ученики курсов поедут на практику в сельские районы. Были созданы сценические группы по тринадцать-четырнадцать человек — представителей всех цирковых жанров. На курсах стало шумно, все с радостью собирались в путь, писали плакаты: «Цирк — массам», «Зрелище — советской деревне». Одному мне было невесело: при составлении гастрольных групп меня как акробата забраковали. Приходилось оставаться в Москве…

Неожиданно в одной из групп выбыл коверный клоун. Решили попробовать меня в этой роли: нарядили в яркий костюм и предложили что-либо сымпровизировать. Я что-то изобразил. Мнение педагогов и режиссеров было отрицательным: «Скован, неуклюж, невыразителен». Единственный, кто не согласился с мнением большинства, был молодой режиссер Марк Местечкин. Еще недавно, проходя по темному коридору курсов, он увидел, как я репетирую. По-видимому, я вел себя более свободно, но как только заметил, что за мной наблюдают, сразу «зажался». Местечкин сказал, что мне не хватает смелости или, как говорили в старом цирке, «куража», и он убедил всех оставить меня в группе: «Пусть поедет — обработается». На душе у меня кошки скребли. Вот так, очень буднично вступил я на путь клоуна.

На следующий день мы с ребятами отправились в костюмерную бывшего Никитинского цирка. Из сундуков я извлек парусиновые брюки с синей широкой клеткой, ситцевый оранжевый пиджачок с синими заплатами-карманами, рыжий парик и сплюснутый котелок.

Этот костюм и незамысловатый грим создавали облик унылого растяпы. Назвали его Васей. Это имя было распространено в студенческом кругу как кличка компанейских, «своих в доску» парней. Правда, меланхоличный Вася — это было что-то новое. Что он будет делать на арене, я пока не представлял.

И вот первый выход. В памяти осталась станция Бутурлиновка у Новохоперска, местный клуб в бывшей церкви. В первой же паузе я торопливо показал все свои акробатические трюки. И убедился, что трюк даже в смешном костюме не всегда вызывает смех. В остальных паузах я просто прятался.

Рассмешил ли я зрителей хоть раз? Да. Но это произошло как-то случайно. Я прыгнул — и услышал смех. В недоумении оглянулся. Смех повторился. Тут я увидел лежащий на арене котелок. Стало ясно, что котелок от прыжка полетел вверх и свалился, а то, что я недоуменно оглядывался, было принято за поиск его. Оценив ситуацию, я продолжал «поиски» котелка. Зрители продолжали смеяться. Ободренный этим, я на следующем представлении повторил шутку с котелком, но смеха не услышал. Обескураженный, ушел за кулисы, смутно понимая, что не сумел сыграть «нечаянность», «неожиданность». Вмешались товарищи. Они стали подсказывать старые трюки. Но я не хотел следовать этим испытанным приемам. Во мне проснулось упрямство. Хотелось найти что-то свое, то, чего не было в старой клоунаде. Но что?

Я все еще не собирался тогда стать клоуном, но рассуждал так: раз приходится выступать, надо делать это хорошо.

Первые удачи и неудачи с Рыжим Васей подсказали, что нужно создать живой персонаж, то есть надо найти такой облик и характер, в котором я чувствовал бы себя «как дома».

Начались эксперименты. Разные фасоны и цвет пиджака, брюк, котелка, манера носить их, новый грим постепенно меняли облик Васи. Казалось, что-то начинало получаться, но я смутно чувствовал, что, отходя от Рыжего Васи, я приближаюсь к чему-то очень знакомому. Готовясь к одному из выступлений, я понял, кому инстинктивно подражаю. В памяти всплыло объявление в Столешниковом переулке о московском Чарли Чаплине. Это был, как я узнал позже, комик у ковра — Гиссельбарт, выступавший в те годы в Первом госцирке на Цветном бульваре, один из первых подражателей Чаплина в России, он пользовался большим успехом, и неискушенный зритель нередко принимал его за «того самого Чарли». Я несколько раз видел Гиссельбарта, и мне запомнилась его манера играть не репризы, а определенный характер в различных возникающих на манеже ситуациях. Получалось это довольно удачно, и Чарли Гиссельбарта с тех пор стал для меня лучшим цирковым комическим образцом. Пытаясь теперь найти близкий мне облик коверного, я совершенно незаметно приблизился к знакомому по кино и цирку персонажу.

Но меня все еще мучили сомнения. Хотя этот персонаж и был проверен на зрителях, он был неоригинален. А к заимствованию у меня никак не лежала душа. Тогда я решил «оциркачить» строгого черно-белого Чарли, сделать ему красный фрак, бежевые брюки, желтые ботинки. На этот костюм ушли все деньги, полученные за гастроли. В результате Чарли пропал: вместо него из зеркала на меня смотрел обыкновенный традиционный Рыжий! Волнуемый мрачными предчувствиями, я вышел на сцену. Публика встретила холодно. Только впоследствии я понял: это было равносильно тому, как если бы вас угостили морковкой голубого цвета. Попытка играть в костюме Рыжего так хорошо знакомый характер Чарли окончилась неудачей. Пришлось вернуться на исходные позиции Рыжего Васи.

Но идея вжиться в характер Чарли, сделать его своим, не оставляла меня. Прежде всего я перекрасил красный фрак в черный и начал работать перед зеркалом, пытаясь в каждой детали костюма добиться такой же, как в облике Чарли, тонкой и точной выразительности. Мне казалось, что в самом Чарли был какой-то секрет успеха. И если мне удастся овладеть им, то в дальнейшем я перенесу его на что-то свое и тогда уже смогу быть оригинальным.

Осенью снова начались занятия. Студенты стали получать стипендию, и я смог наконец распрощаться с «Экраном жизни». Правда, с жильем было туговато.

Однако учебный год принес новые трудности. Если по акробатике и гимнастике меня выручал опыт летних гастролей, то на уроках актерского мастерства я терялся и не мог произнести ни слова. Сказывалось и то, что летом я слишком много внимания уделял костюму и мало — актерской выразительности. Я выходил в перекрашенном черном фраке. Это отличало меня от товарищей, обычно одетых в цветные костюмы. На курсах скоро привыкли к моей черной фигуре и называли меня Миша Чаплин.