Анатолий Викторов - С пером у Карандаша

Однажды режиссер Дмитриев-Ллойд предложил мне выйти на манеж Московского цирка. Да, да! Это не было шуткой! Просто Гиссельбарт был в какой-то из дней выходным, и его некем было заменить. Несколько дней я старался унять нервную дрожь при мысли о таком ответственном выступлении. Но волнение росло и достигло апогея как раз тогда, когда инспектор московского манежа объявил мой выход. Я вышел в костюме Чарли, механически сделал несколько шагов по барьеру. Тысячи глаз совершенно парализовали мою волю и движения. Я упал на манеж.

Так кончился этот дебют. На другой день я посмотрел представление, в котором потерпел неудачу. Оно блистало красками, музыкой, поражало отвагой и мастерством артистов. Вчера все это прошло мимо меня. Я был изолирован от действия, не заразился его праздничным настроением. А надо было стать частицей праздника, одним из его равноправных участников. Это уничтожило бы страх, скованность, робость. Такой дорогой ценой давались мне иной раз уроки.

Весной 1929 года студенты цирковой школы снова выехали на летние гастроли. Я, ожесточенный неудачами, совершенно умышленно выбрал роль коверного клоуна. Однако на подмостках Вязьмы, Смоленска, Витебска с удивлением почувствовал себя на этот раз увереннее, легче и, главное, веселее. Сказывалась упорная работа над собой после провала в Московском цирке.

Я продолжал выступать как Рыжий Вася, а в памяти возникали многочисленные комические положения с настоящим Чарли Чаплином. Фильмы с его участием научили меня вниманию к мелочам как в действиях, так и в реквизите. Я понял, что трюк физический совсем не всесилен, и Чаплин со своим характером стал постепенно затмевать во мне акробата и гимнаста.

Теперь было видно, что моя игра становится иной. У моего персонажа появлялся характер. Чем дольше он жил на арене, тем становился более непринужденным. Публика все теплее принимала Рыжего Васю.

Нет, я не собирался останавливаться на Рыжем. Вася казался мне теперь неинтересным. Когда в Московском цирке еще раз представилась возможность «заполнить окно», я снова надел черный костюм. И как нарочно, за кулисами столкнулся с Дмитриевым-Ллойдом. Тот, вспомнив зимний провал, схватился за голову. Но я выходил на ярко освещенный манеж уверенно. Вася многому научил меня, прежде всего — сценической непринужденности. Зрители это сразу почувствовали и встретили меня неплохо. В следующих паузах я бодро провел одну за другой комические сценки и закрепил успех.

В тот волнующий вечер я понял, что трюк «звучит» только тогда, когда он «работает» на определенную цель или человеческий характер. На следующий день мы уезжали на практику в Ереван.

В ереванском цирке «Колосс» я вышел на манеж в костюме Чарли. Маска Чарли казалась мне значительной, современной. Думаете, меня ждал успех? Ереванская публика не приняла моего Чарли. Пришлось срочно надеть костюм Рыжего Васи. В роли Васи мне было легко, я мог чудить на арене, как на студенческой вечеринке. Но эта легкость оказалась обманчивой. Очень скоро я столкнулся с проблемой: что делать на манеже? Исполнять старые, заезженные репризы традиционных Рыжих? Никакой более сложный репертуар не годился бы для такой маски… Решение подсказали зрители.

В Армении клоун смешил не сам по себе, а потому, что им занимались зрители. Первые ряды партера все время вмешивались в действия Васи. У него постоянно крали шляпу и трость, только чтобы посмотреть, как он будет реагировать. И конечно, Васе приходилось искать свои вещи среди публики. Он находил и пытался их отобрать. Нередко случалось, что в этой «борьбе» зрителя приходилось стаскивать из кресла прямо на барьер. Зал смеялся. Доволен был и пострадавший зритель. А я нет. Привыкни к такой манере здесь, думал я, так и пойдут потом в игре грубость и примитив. Не дожидаясь окончания сезона, я уехал в Москву…

Пожалуй, школа циркового искусства играла больше организующую, направляющую роль. Она росла вместе с нами, помогала советом, поддерживала материально. Школа ставила задачу — воспитать артиста широкого профиля, гармонично соединяющего в себе и акробата, и гимнаста, и жонглера, и наездника, и просто грамотного человека. Такая система была, конечно, шире старой, семейной подготовки.

В 1928 году у школы появилось свое здание с круглым манежем. Мы присмотрели его на Пятой улице Ямского поля. Это помещение было занято Гужтрансом. Целое лето с ним шла война, пока наконец ассенизационные обозы не покинули двор. Осенью я писал отцу в Ленинград: «Наконец мы будем иметь постоянное здание. Ведь мы — первая в мире школа цирка».

Когда со своими немногими пожитками мы перебрались в новое помещение, первым делом (без всяких собраний, совещаний) стали с большой любовью приводить его в порядок, очищать от сена, старых оглобель, колес. Многие из нас не имели тогда своего угла для жилья и быстро облюбовали для этой цели решетку над будущим учебным манежем, куда забирались по веревочной лестнице и устраивались ночевать на остатках сена. А Роман Ширман (известный сейчас коверный клоун, а тогда большой выдумщик и шутник) ловил на улице бездомных собак и спать укладывался вместе с ними, «чтобы было теплее»…

Осенью 1929 года в училище было открыто отделение клоунады, куда меня перевели из акробатического отделения. Я радовался переводу. Это было практическое признание моих первых успехов в клоунаде.

Проблема актерского мастерства захватывала все больше. Ведь клоун и комедийный артист — это почти одно и то же… Такой вывод мирил меня с клоунадой. И все же я посещал занятия по акробатике, верховой езде, жонглированию, работе на трапеции.

Занятия в тот год шли нерегулярно. Новое помещение требовало немалых затрат на оборудование. Денег не было. В довершение всего возникла проблема преподавательских кадров. Перед первым выпуском необходимо было создать индивидуальные цирковые номера. И вот некоторые артисты цирка, преподававшие в школе, стали опасаться, что они готовят себе конкурентов…

Это были остатки старых, кастовых предрассудков. Раньше молодой артист мог выйти на манеж только из цирковой семьи, продолжая традиции родового клана с его достижениями. В задачи первой в мире цирковой школы входило разрушить эту традицию и заложить основы массовости цирка. Наши руководители не только вели борьбу с косностью некоторых акробатов-педагогов, но и заботились о том, чтобы первые выпускники школы не ударили лицом в грязь перед опытными артистами на профессиональном манеже.

Первый раз недоверие к себе я почувствовал в Ереванском цирке, где стало известно, что я сын не циркового артиста, а слесаря. Многие, в том числе директриса, советовали мне оставить работу в цирке.