Анатолий Викторов - С пером у Карандаша

Никулин и Шуйдин к этому времени настолько выросли, что составили самостоятельную клоунскую пару. Мы расстались, и я с тех пор с радостью слежу за их успехами.

Одна из любимых тем Карандаша — его ученики. Он подолгу рассказывает о Юрии Никулине и Михаиле Шуйдине. Никулин был первый из его молодых коллег, кто понял, что такое большая и серьезная работа над смешным, и частично перенял методы Карандаша в подготовке реприз и их показе. Карандаш относился к Никулину, а позднее и к Шуйдину, не просто как к своим помощникам в работе, а как к ученикам, чутко воспринимающим все лучшее, чему может научить их цирк.

Каждый раз после очередного спектакля трое артистов оставались на «пятиминутки», нередко затягивающиеся на полчаса. Карандаш анализировал, объяснял, почему в том или другом месте зрители смеялись меньше, чем в прошлый раз. Обычно это касалось мизансцен в репризе, ритма действий, точного чередования действия и реплик. Если же неудачен был реквизит, он обычно настаивал, чтобы переделки производили сами исполнители. «Делайте реквизит своими руками, — говорил Карандаш, — это рождает много мыслей».

Никулин рос без срывов. И сейчас это прекрасный комедийный артист, тонкий, человечный! Увидев Никулина в фильме «Когда деревья были большими», Карандаш заметил: «Мне хотелось бы, чтобы его комедийные роли в кино достигли такой же глубины, как в этом фильме».

Опытный мастер, Карандаш дал молодому клоуну уроки тонкого психологического поведения, комизма, вытекающего из естественных жизненных положений, развития в себе многообразных сценических черт характера без боязни, что они заглушат то смешное, эксцентричное, которое так старательно воспитывали в себе комики старого цирка в ущерб жизненной правде.

Потому и радуют зрителей Юрий Никулин и Михаил Шуйдин, что поведение этой пары на арене цирка никогда не бывает однообразным.

— По возвращении с гастролей я всегда особенно остро чувствовал, что снова дома, в родном Московском цирке. Для Москвы я всегда припасал что-нибудь новенькое. В 1949 году, например, показал новую интермедию Эделя «Шкаф очковтирателя». В ней Карандаш был директором мебельной фабрики.

Он произносил патетический монолог о высоком качестве продукции своего предприятия и при этом демонстрировал образцово-показательный шкаф. В этом уродливом сооружении ни одна дверца не закрывалась и не открывалась. Но это не смущало директора. Он продолжал расхваливать продукцию до тех пор, пока шкаф, за который брались покупатели, не падал — оказывается, он стоял на трех ножках… С грохотом он погребал директора. Из-под обломков униформисты извлекали «расплющенного» в лепешку директора (такое чучело мы сделали из картона), а настоящий Карандаш выходил как ни в чем не бывало.

Обращаюсь к рецензиям тех лет.

Вот что писал тогда доктор искусствоведения Ю. Дмитриев в газете «Советское искусство»: «Карандаш возвращает цирку его утраченную силу веселого и разнообразного зрелища. В чем достоинство Карандаша? Прежде всего в том, что его герой — чудаковатый, веселый, любящий разыгрывать и сам легко поддающийся розыгрышу, по-детски увлеченно шалящий, — действует на арене чрезвычайно правдиво… Всякий поступок Карандаша оправдан его характером, его отношением к действительности. Это не условная маска клоуна, а живое лицо. Карандаш действует со всей серьезностью, но чем он серьезнее, тем больше смеется публика. В Москву Карандаш вернулся после гастролей, проведенных с большим успехом в ряде цирков страны, вернулся, обогатив свой, пока небольшой, творческий опыт. В частности отметим, что он стал чаще и лучше разговаривать на арене, и это делает его выступления более яркими и доходчивыми».

К этому мнению присоединился и кинорежиссер Сергей Юткевич. Сравнивая в своей статье Карандаша с Чаплином, он находил, что в Карандаше нет ничего от «лишнего человека», вызывающего жалость зрителей. Наоборот, он активно вмешивается в жизнь и соучаствует в ней на равных правах.

Работу артиста по созданию оптимистического образа отмечает и рабочий автозавода Г. Иванов. В письме Карандашу он говорит: «Когда смотришь Чаплина, то не только смеешься, но и плачешь. Получается смех сквозь слезы. Вы же в Ваших сценках, особенно в «Случае в парке», даете нам здоровый отдых, зарядку бодрости на много дней. За это мы любим Вас».

— В 1950 году я познакомился с недавно появившимся в Москве молодым эквилибристом с ярко-голубыми глазами и льняными волосами. Обаятельный на арене, он и за кулисами привлек внимание своим трудолюбием, заботой о реквизите. Заметив, что комические штрихи в его номере становятся все явственней, я предложил ему подыгрывать в некоторых репризах. Юноша согласился. И вскоре он уже выступал в клоунадах, изображая эпизодических персонажей, самым крупным из которых был сторож в «Случае в парке». Это был юный Олег Попов. В ту пору он еще не думал, что станет клоуном. Но я-то знал, что будущее Олега — клоунада, и, расставаясь с ним в Казани, сделал все, чтобы убедить его в этом.

И случилось так, что в следующем городе — Саратове Попов выступил уже как комик. Помог ему случай: его попросили на несколько вечеров заменить заболевшего клоуна. В конце концов Попов стал настоящим клоуном, подчинив этому и свое мастерство эквилибриста… Его успех говорит о торжестве реалистической клоунады.

И у Карандаша, и Олега Попова одна цель: радовать зрителей. Это, как говорит Карандаш, шире понятия «смешить». Карандаш старается достигнуть этого наибольшим разнообразием средств, к этому стремится и Олег Попов. Он выступает не только как прекрасный эквилибрист, но и как обаятельный комик. Небольшое происшествие — Олег проглотил свисток — легло в основу целой лирико-комической пьесы, где человек лишен голоса и должен свистом выражать обиду, горечь, согласие, недоумение. Делает он это без шутовства, очень драматично, хотя и легко.

Олега Попова нередко называют поэтом арены. Его лиричность не контрастирует, а, наоборот, естественно уживается с обликом комика. Это позволяет ему создавать на манеже цирка произведения не только смешные, но и драматические, глубокие.

Вот одно из них: на темную арену, освещенную лишь в одном месте ярким лучом прожектора, выходит Олег Попов. В его руке сумка с провизией. Войдя в очерченный прожектором круг, как на солнечную лужайку, он с тихой радостью греет «под лучами солнца» руки и садится «на травку». Человек доволен. Он вынимает из сумки бутылку кефира и, удовлетворенно вздохнув, подносит ко рту… И в это время круг света переходит на другой конец арены. Встревоженный человек поднимается, прячет кефир и «идет за солнцем». Войдя в круг света, как будто неподвижный теперь, он, успокоившись, снова греет руки, садится, достает кефир, подносит ко рту, и… свет снова уходит. Человек, оставшийся в темноте, опечален и встревожен уже не на шутку. Снова подойдя к кругу света, он долго не решается в него войти, а, войдя, ждет, что свет вот-вот исчезнет. Но свет не уходит, и человек в третий раз вынимает кефир. Он осторожно подносит бутылку ко рту, в то же время поглаживая не без опаски круг света. Свет не уходит. Но откуда-то из темноты раздается тревожный свисток.