Виталий Помазов - На меня направлен сумрак ночи

– А ничего проблематичного, – ответил мэтр, – их осудили не за л-литературу, а за антисоветские п-публикации.

Разразившаяся в Китае «культурная революция» никак не укладывалась в марксистские шаблоны, по которым нас учили. Поэтому, на основе официальных публикаций, главным образом, очень популярного тогда еженедельника «За рубежом» я написал об этих событиях реферат. В нем я указывал на истоки тоталитарного режима в Китае и на «новый класс», правящий при социализме. Прочитал я реферат перед двумя группами историков, был награжден аплодисментами и очередным доносом в КГБ.

В эти же дни отмечалось 20-летие факультета: в старом здании на ул. Свердлова, 37 (теперь – филологический факультет) и на истфиле. О торжествах у меня осталось довольно смутное впечатление. Помню веселое, едва ли не последнее, выступление НЭТа с Евгением Молевым, задорно отплясывающего под одесскую песенку «Кавалеры приглашают дамов, там, где брошка, там – перед» Мишу Капранова и почему-то угрюмого, с темным лицом секретаря университетского комитета комсомола (и аспиранта Пугачева) В.А. Китаева. О Владимире Анатольевиче Китаеве я тогда почти ничего не знал, но вообще тип комсомольского работника мне был хорошо известен. «Директивы», получаемые на факультете от университетского комитета комсомола, воспринимались моим окружением как неизбежный маразм, а общеуниверситетская газета «Горьковский университет» была унылым официозом. Отсюда возникло желание отгородить факультет от влияния комитета комсомола и выпускать свою настенную газету.

На очередных выборах С. Борисоглебского и меня избрали членами факультетского бюро комсомола, я вызвался отвечать за идеологическую работу. На квартире у Дудичева прошло шумное обсуждение, какой должна быть газета. С Дудичевым из-за нее мы едва не разругались. Однако, когда дошло до практической работы, оказалось, что желающих делать газету совсем немного. Сергею Борисоглебскому я заказал статью о недавно прошедшем фестивале советской эстрадной песни, сам засел писать другие материалы. Печатать их на машинке я мог только одним пальцем, поэтому пришлось обращаться за помощью к филологам. Таня Батаева (мы с ней на первом курсе несколько раз приходили в университетскую газету) отпечатала тексты. Двое ребят-филологов четвертого курса сделали макет и написали заголовок «Демагогос» (по-гречески), т. е. «Вождь народа» – название, конечно, шуточное.

Честно говоря, первый номер ничем не блистал. Но сам факт появления неформальной газеты кого-то порадовал, а кого-то напугал. Словом, вызвал, маленький скандал. Газету ходили смотреть дяди из парткома, ребята из комитета комсомола, но придраться было не к чему.

– А… а почему название греческое?

– Но ведь мы же – историко-филологический факультет.

Второй номер вышел после зимних каникул и получился удачным, но еще более скандальным. Особенно вызывающим показался фельетон Владлена Бахнова (тогда только начинавшего юмориста, его фельетон мы перепечатали из какого-то журнала).

Пришел Китаев, поглядел, потемнел лицом:

– Ну, все! Вы вбили последний кол в свою могилу! Кто скрывается за псевдонимом Бахнов?

– Видите ли, – благодушно начал отвечать Борисоглебский, – он не учится на нашем факультете.

Китаев еще больше помрачнел. Объяснение авторства его не удовлетворило. Безнадежно махнув рукой, он ушел. На следующий день ко мне подошел жизнерадостный доцент И.В. Оржеховский (как и Китаев, ученик Пугачева). Смысл его увещеваний сводился к следующему: ну что поделаешь, наверху сидят дураки, они всего боятся. Вам игрушки, а они будут копать под Пугачева. Да и кто вас здесь, на факультете, поймет: большинство – болото, которому ничего не надо. Не стоит дразнить гусей, надо заниматься наукой.

Газету сняли, но любопытствующие студенты ожидали продолжения событий. Одна доброжелательная девушка-филолог, при встрече неизменно первой протягивая руку, каждый раз спрашивала (без тени юмора):

– Как поживает ваш «Догматик»?

Очередной номер мы все-таки выпустили, с новым названием «Ойкумена» (правильность написания по-гречески сверили у В.Г. Боруховича), на четырех (!) ватманских листах. Черно-белая графика – пересечение жирных колец и линий – смотрелись как абстрактное полотно. Заметки, напечатанные на папиросной бумаге и наклеенные поверх графики, впечатление не портили. Художников-оформителей обругали абстракционистами, но газету даже взяли на межфакультетский конкурс («Показать, как не надо делать газеты»).

К весне 1967-го мой круг общения несколько изменился. У Сергея Борисоглебского завязался серьезный роман с милой первокурсницей Наталией Ш., который занимал у него много времени. Виталий Дудичев перевелся на заочное отделение и пошел работать (кажется,по убеждению) в райком комсомола. Володя Бородин все больше предавался «зеленому змию». А я подружился с серьезным, глубоко порядочным и очень самобытным Женей Купчиновым (лицом и повадкой он всю жизнь напоминает мне Донатоса Баниониса), сблизился с громогласным, резким, прямолинейным Валерой Буйдиным и с начитанными «пугачевцами» Владимиром Калягиным и Славой Хиловым. Если не ошибаюсь, примерно в это время нас, историков, перетасовали – девушек в одну группу, всех ребят – в другую. Сделано это было для удобства военной кафедры.

На первом курсе у нас Пугачев лекций не читал. Сталкиваясь с ним в узких факультетских коридорах, я поначалу вежливо здоровался. Но вместо встречного кивка и приветствия – взгляд через очки куда-то в сторону. Через некоторое время я решил, что Пугачев меня просто не помнит: мало ли абитуриентов прошло через его руки. И при встречах кивать перестал.

Как-то в перерыве между лекциями подходит ко мне В. Сперанский (тогда его положение на факультете я представлял смутно) и с обычной язвительной насмешкой спрашивает:

– Что же ты, Помазов, со своим корешом не здороваешься?

Я удивился:

– С кем же?

– С Пугачевым!

Я несколько оторопел. Ничего себе, «кореш»!

– Я здоровался, но он, похоже, этого не замечает, глядит все время в сторону.

– Надо так здороваться, чтобы замечал!

Первая лекция Пугачева на втором курсе привела обе наши группы историков в восторг. Талантливая импровизация (отнюдь не краснобайство), четкость формулировок, большая плотность мысли на единицу речи, разгром официозных авторитетов освободительного движения (в первую очередь, концепций академика М.В. Нечкиной), нестандартность подхода к теме, широта исторического фона…

В перерыве мы жарко и восторженно обсуждали услышанное. Однако кое-кто из «середняков» приуныл: было понятно, что конспектировать такие лекции почти невозможно, да и самый хороший конспект не поможет, когда от тебя потребуют собственной мысли, сотворчества. Это не «дядя Саша» Парусов, которому ухитрялись сдавать экзамены по школьным учебникам.