Виталий Помазов - На меня направлен сумрак ночи

В марте прошел референдум о сохранении Союза. На площади Ленина выступали Гехт, приехавший их Москвы Лукин, мемориальцы. Было холодно, за время долгого митинга все намерзлись, и как-то так получилось, что без всякой договоренности все «наши» собрались в редакции. Организовалось застолье. Попутно обсуждали проблемы газеты, строили планы, как привлечь новых читателей и распространителей газеты.

18 мая вышел «сахаровский» номер. Вкладыш был посвящен Андрею Дмитриевичу, на полном развороте напечатаны материалы самиздатской «Проталины» и мои воспоминания о поездке в Горький на юбилей Сахарова в 1981 году. Я в эти дни отвозил дипломную работу в Нижний Новгород (город уже переименовали) и как раз попал на открытие квартиры-музея Сахарова. Первым директором музея стал Сергей Пономарев. Мы с Ларисой Богораз присели на какой-то оградке, она курила свой неизменный «Беломор», мы вспоминали Тарусу, Толю Марченко. «Виталий, ты надеялся, что мы доживем до такого времени?» А 21 мая юбилей Андрея Дмитриевича отмечался в Московской консерватории. Среди публики присутствовал Горбачев, и все тянули шеи, смотря в его сторону. Как и все приглашенные, я получил памятную сахаровскую медаль.

Июль был полон событиями, как общероссийскими, так и городскими. Ельцин издал указ о департизации учреждений. Коммунисты роптали. Республики требовали прав. В Ново-Огареве утрясали новый федеративный договор. Прибалты и грузины отказались принимать участие в этом процессе и заявляли о выходе из Союза. В августе текст нового Союзного соглашения был наконец согласован, на 19-е назначено его подписание. Горбачев (бездумно, как в свое время Никита Хрущев) уехал отдыхать в Форос.

А у меня предстояло важное личное событие – регистрация брака в Горьковской области с Ириной Чура, девушкой, с которой мы в 1989–91 годах, после моего восстановления в университете, учились на одном курсе. Регистрация была назначена на 21 августа, 18-го я уехал в Горький.

Утром 19 августа позвонила теща моего брата Евгения Ольга Семеновна: – Виталий, ты включал телевизор? – Нет, а что? – Да там, говорят, в Москве какой-то переворот.

Включаю телевизор. На экране военный с крупными звездами говорит о создании ГКЧП. (Возможность переворота постоянно обсуждалась в нашем кругу в 1988–90-е годы. Но вот летом 91-го казалось, что все утряслось, подготовлен новый Союзный договор…) К перевороту я отнесся серьезно. На примере Польши можно было представить, как это будет. Отключат связь. Несколько десятков тысяч интернируют в концлагеря. Несколько сотен могут расстрелять. Закроют все независимые газеты, Радио России и только что начавшее вещание российское телевидение. Конечно, через полгода-год все это закончится провалом, но залить кровь страну путчисты могут.

А на дворе – золотой день, Яблочный Спас, Преображение Господне. Сволочи, такой день испортили! Но, может, в Преображение у них ничего и не получится?

Беру телефон, набираю номер редакции в Серпухове. Связь работает! Первая приятная новость. Диктую Леоновой, что надо сделать: убрать детектив-вкладыш и ставить на это место статью против ГКЧПистов. Что писать, сама знаешь. Редакцию могут уже сегодня закрыть. Поэтому – забрать пишущие машинки домой, снять все деньги со счета в банке – могут заблокировать.

За спиной стоит вернувшаяся из магазина мать и плачет: – Виталий, что ты делаешь! Тебя опять посадят!

– Если они победят, меня и так посадят!

Разрываюсь – что делать? Поехал в редакции «Нижегородских новостей» и «Ленинской смены». У них самих нет информации. (На следующий день «Новости» напечатали воззвание Ельцина, «Смена» вышла с белой полосой.) На площади Минина присоединился к демонстрации в несколько сот человек. Во второй половине дня поехал к невесте в Кантаурово: – Ира, смотри. События могут закончиться плохо. Меня могут посадить. Так что у тебя еще есть время передумать. – Я подумала. Твоя мама уже стара, чтобы носить передачи в тюрьму. Буду носить я.

На следующий день из Москвы пришли первые ободряющие вести. На горьковском телевидении Гера Молокин зачитал заявление против путчистов. Но поздно вечером появилась тревожная информация о первой пролитой у Белого дома крови, возможном штурме здания.

Когда на следующее утро мы с братом приехали на электричке в Кантаурово, нам с порога объявили: путч проваливается, путчисты летят в Форос на поклон Горбачеву. Я не верю – не может быть, чтобы так сказочно все закончилось. Пошли с Ирой в сельсовет. Поставили нужные печати. Возвращаемся – за столом царит ликование. Отец Иры, Орест Иванович, бывший административно-ссыльный, куря дешевые сигареты и прихлебывая кофе, слушает на полной мощности «Радио Свобода»: «Наши победили, путчисты арестованы!» Все говорят, перебивая друг друга. На нас не обращают внимание. Ира, с обидой: «Вы хоть бы нас поздравили!»

На следующий день вечером я возвращался в Серпухов. Но до этого еще одна радость. В вечернем выпуске на РТР молоденький диктор Владислав Флерковский рассказывает, кто как встретил путч. Так, в Серпухове депутат Гехт написал в газете «Коммунист» статью «Давно ждали». Типография отказалась ее набирать. В день провала путча сотрудники «Коммуниста» приехали в типографию, статью порвали и заменили другой. Но разорванный текст нашли, склеили и отвезли в Останкино.

Я ликую. Конечно, кто это мог сделать кроме советовцев!

Серпуховские коммунисты приняли путч с воодушевлением. Два дня у них на этаже шло празднование с песнями и плясками. А на третий день жгли архивы, выбрасывали какие-то документы в окна. Горкомовский этаж вместе с помещением редакции «Коммуниста» опечатали. В эти дни ни одна организация в городе не выступила с осуждением путча, кроме «Совета». Правда, машинистка Лена, человек со стороны, в день начала путча бросила на стол заявление об уходе: «Я с вами героически гибнуть не собираюсь!»

Тогда же выяснилось, что в городе нет ни одного российского флага. В редакции «Совета» такой флаг, изготовленный Альбертом Щенниковым, стоял с весны в редакторской комнате. И вот 21 августа наш фотограф Матвей Федотов и зам. председателя городского совета Александр Кулаков полезли на крышу исполкома и водрузили наш флаг.

Через несколько недель после путча в редакции появился некий молодой человек из прокуратуры. «Мы проверяем все организации на предмет того, как они вели себя во время путча». «Милый, да это мы должны всех вас проверять, чем вы занимались! Городской прокурор Писарев, как сам он рассказывал друзьям, сидел на крыше собственной дачи и из-под руки наблюдал, как по Симферопольке движется военная техника к Москве. Он не прибежал в прокуратуру и не объявил всем, что речь идет о государственном перевороте!»