Аарон Штейнберг - Литературный архипелаг

Мне не хотелось бы дурно говорить об Анне Алексеевне, ее уже нет в живых. Она долго жила, и за ней сохранилась слава, даже среди верных антропософов, что она отличалась свободой нравов и поведения. В общем, дело кончилось тем, что Белый потерял не только жену, но и учителя. И когда я спросил его, был ли он в Дорнахе, он ответил: «Нет, мне незачем после всего этого ехать в Дорнах, он для меня закрыт, разрушен. Что Дорнах без Доктора?» — «А вы совершенно разочаровались в нем?» — «Нет, наоборот, я только думаю, что личность его не так важна, а книги его следует изучать. Может быть, действительно книги его — откровение, но не для нас — русских!» И он вдруг, с необыкновенным жаром, как тогда в Петербурге, когда читал: «Россия, Россия, Россия — Мессия грядущего дня», воскликнул: «Мы остаемся свободными, даже когда идем в школу к Рудольфу Штейнеру, мы ничего не в состоянии принимать без критики». Конечно, для русских последователей Штейнера такое заявление было неприемлемо.

Борису Николаевичу было нелегко за границей, да еще при его плохом знании немецкого языка, плохом произношении. Что именно заставляло его проводить свой досуг и просиживать вечера до поздней ночи в кабаках и плясать с очень грузными представительницами расы Брунгильд [453]? Скорее всего, не вдаваясь в мелкие подробности, это были потеря Аси и разбитая на мелкие осколки вера в вождя антропософии. Будучи Борису Николаевичу очень добрым и благожелательным другом, я подумал, не смогу ли я пробудить в нем память о тех широких полотнах, которые он так мечтал найти за границей. Правда, мне было тогда чуть-чуть за тридцать, а он был старше меня лет на десять и ответственен за свое грандиозное литературное наследие. Уже были написаны «Петербург», «Серебряный голубь», его симфонии, несколько сборников статей о символизме и много, много другого, не говоря о его стихах. Какой же я мог быть ему указчик?! Но я и не хотел им быть, я не претендовал на большее, чем помочь ему так, как помогает пузырек с валерьяновыми каплями. Звучит немножко смешно, но иногда человек может при большом желании противостоять дьяволу вот таким скромным и безобидным средством, как валерьяновые капли. Исподволь я спросил его: «Борис Николаевич, а ведь мне передавали, что в Берлине за последний год вышли ваши книги. Это новые книги или перепечатанные старые?» Я знал, что у Белого был большой его поклонник Сумский (псевдоним), меньшевик, кажется, который стал переиздавать его произведения [454]. «Борис Николаевич, — попросил я, — я понимаю, что вам не до того, но по старой памяти, как большому вашему почитателю, может, вы дадите мне что-нибудь из недавно напечатанного в Берлине?» Он охотно согласился и надписи для меня. Даже по почерку было видно, что он надписывал эти книги в каком-то приливе нового энтузиазма. И если я правильно толкую это, моя просьба могла напомнить ему, что он же большой писатель, АНДРЕЙ БЕЛЫЙ! И если новых книг нет — так ведь есть же старые! И человеку, к которому он так хорошо и тепло относится, хотелось бы во что бы то ни стало получить экземпляр с надписью.

Конечно, были и другие, которые старались помочь и поддержать Бориса Николаевича. Я определенно знаю, что Анна Ильинична Чхеидзе, оказавшаяся тоже в эмиграции в Берлине, заботилась о Белом, как только может женщина с добрым сердцем. Она была моложе его, но, как няня, ухаживала и следила за его физическим благополучием. Она рассказывала мне, что находила его утром в пансионе, еще не протрезвившимся от попойки в одном из ближайших кабаков. Она его нянчила, накладывала холодные компрессы на лоб, кормила. Поднимало ли это его дух? Вряд ли. Может быть, наоборот, это напоминало Борису Николаевичу о том, что это не та, настоящая подруга, отнятая у него Доктором, это — не Ася! Полное имя Аси — Анна Алексеевна, а добрая Чхеидзе была тоже Анна, а для Белого такие совпадения имели большое значение. Анна Ильинична с большой горечью говорила, что Бог знает что может случиться о Борисом Николаевичем, что даже автомобиль может на него наехать! Она полагала, что Белый намеренно старается помутить, затуманить свое сознание.

Другой пример. Многие несправедливы к Горькому, по-моему. Еще до Первой войны Горький опубликовал статью «Две души русского народа» [455]. Одна из них — азиатская душа — жестокая. Так ведь о самом Алексее Максимовиче можно сказать, что у него, по крайней мере, было две души. У всех нас больше, чем две души. Одна из его душ — очень человеческая. Алексей Максимович в то время был тоже за границей, но не в эмиграции. Жил он в окрестностях Берлина, в Цоссене, где снимал большую виллу на лето [456]. В то время Горький считался как бы некоронованным царем всероссийской культуры. И вот Борис Николаевич получил от него приглашение приехать к ним погостить. Замечательно! Ведь в Цоссене никаких «Прагер Диле»! Отвезла его к Горькому Анна Ильинична. Не знаю, сохранились ли в печати следы о встрече Горького с Белым [457]. Я видел письма Горького, напечатанные за границей, где упоминалось о том, что у него гостил Андрей Белый [458]. Долго ли, коротко ли гостил Белый у Горького, я не знаю, знаю только, что Борис Николаевич начал писать. Он ухватился за уголок того «широкого полотна», которое ему было так необходимо. И когда он начал писать, «наваждение», «дурной сон» и другие мысли о Кусикове исчезли, «как тараканы от яркого света».

Прошли месяцы. Белый находился то у Горького, то у других своих друзей. А я отбыл в свою, так сказать, старую вотчину — Гейдельберг, где встретился с приятельницей Анны Ильиничны Еленой Давыдовной Гогоберидзе. Она виделась с Борисом Николаевичем и рассказала мне, что он ожил после всех перипетий и занят литературной работой. Он надеется, что, когда я снова буду в Берлине, я навещу его. Произошла наша вторая встреча в Берлине. Я с радостью увидел, что он ожил, изменился к лучшему. В тот вечер в гостях у Бориса Николаевича был молодой человек, очень приятной наружности. Белый представил его мне: «Вы незнакомы? Это Вадим Леонидович Андреев». Это был сын Леонида Андреева, который, между прочим, стал одним из видных деятелей (Организации [Объединенных] Наций в Женеве [459]. Он пробовал тогда свои силы в литературе, да и по сей день продолжает заниматься ею. Я увидел, с каким необыкновенным уважением, даже преклонением, относится молодой Андреев к Белому, и сразу понял, что не только здоровье Бориса Николаевича восстанавливается, не только он снова нашел ключ к своему творчеству, но восстанавливается и его репутация. Вадим Леонидович интересовался подробностями, касавшимися литературного творчества Белого московского, раннего периода, ему хотелось узнать побольше об этом от самого Бориса Николаевича. Этим он как бы помогал восстановить веру Бориса Николаевича в самого себя, в свои силы.