Аарон Штейнберг - Литературный архипелаг

Вопрос о диалоге у Достоевского также возникал в докладе. Достоевский виделся Штейнбергу таким художником-мыслителем, который соединяет разные голоса и мнения, аспекты и возможности жизни, и, может быть, поэтому он не обратил особого внимания на то истолкование, которое придал диалогу М. Бахтин в вышедшей через пять лет после «Системы свободы…» книге о Достоевском [36] См.: Белоус В.Г. О пересечении «параллельных линий»: М.М. Бахтин и А.З. Штейнберг // Диалог. Карнавал. Хронотоп. 1994.№ 4. С. 105–106. Сходство этих книг отмечено во вступительной заметке Ю.М. Каган к публикации письма ее отца А.З. Штейнбергу (17 октября 1920 г.) в кн.: Мин 20 (1996): 169. Мысль о влиянии Штейнберга на Бахтина наиболее последовательно отстаивает Л. Н. Столович, см. его статьи: М.М. Бахтин и А.З. Штейнберг: Бахтин повторил или Штейнберг предвосхитил? //Диалог. Карнавал. Хронотоп. М., 2000. № 3/4 (32/33). С. 36–58; Аарон Штейнберг как философ // Русские евреи в Великобритании: Статьи, публикации, мемуары и эссе. Иерусалим, 2000. С. 429. . Через много лет в ответ на вопрос Фанни Каплан, понравилась ли ему книга М. Бахтина, Штейнберг написал: «С Бахтиным я в свое время ознакомился, но лишь по первому изданию его книги. Мне тогда показалось, что он утрирует по существу верную мысль (если Вам не лень, то взгляните на то, что сказано в моей петербургской работе на стр. 35 о „симфонической диалектике Д[остоевско]го“), но, может быть, теперь это у него умереннее» (Письмо Ф. Каплан от 14 апреля 1965 г.).

Столь же необходимым, как в содружестве русской интеллигенции, Штейнберг стал в системе еврейского образования, переживавшей в первые послереволюционные годы подъем. Он работал в Петроградском еврейском университете (с 1919 г. — Петроградский институт высших еврейских знаний), читал курс «Введение в изучение еврейской философии», сотрудничал в Обществе просвещения евреев, в Еврейском этнографическом обществе. В доме дяди произошло знакомство с еврейским историком С.М. Дубновым, который впоследствии писал о впечатлении, произведенном на него молодым человеком: «А.З. Штейнберга я знал еще из Петербурга, как одного из лучших преподавателей Еврейского университета времен военного коммунизма. <���…> меня поражало разнообразие его духовного мира: строгая еврейская религиозность вплоть до соблюдения многих обрядов, любовь к русской литературе и даже к модным тогда декадентским и символистическим ее течениям <���…>, наконец, крепкая германская подкладка мышления <���…>» [37] Дубнов С. Книга жизни: Воспоминания и размышления / Вступ. ст. и коммент. В.Е. Кельнера. СПб., 1998. С. 502. . Штейнберг видел в русской философии и культуре, в ее «всемирной отзывчивости» предпосылки для синтеза в будущем различных национально-культурных миров.

В 1922 г., когда политическое насилие перешло в открытую фазу и начался «исход русской мысли», стало очевидно, что Вольфила обречена. Уже обезглавленная, лишившаяся А. Блока и своего председателя — уехавшего за границу А. Белого, она, по всем признакам, вступала в последнюю, наиболее драматичную пору своего существования. 29 ноября 1922 г. Штейнберг покинул Россию, отбыв в Берлин под благовидным предлогом углубленных занятий философией. В письме к А. Белому, написанном год спустя, 7 декабря 1923 г., Иванов-Разумник сетовал: «Вольфилы нет, хотя каждую неделю есть два заседания. Причин много. И первая — нет тесно спаянной группы, есть „отдельные руководители“; да и тех нет. Вы уехали; через год — год тому назад — уехал А.З. Штейнберг, и не осталось у нас „философа“, своего, вольфильского…» [38] Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка / Публ., вступ. ст. и коммент. А.В. Лаврова и Дж. Малmмстада; подгот. текста Т.В. Павловой, А.В. Лаврова и Дж. Мальмстада. СПб., 1998. С. 264. .

А спустя еше несколько месяцев К. Эрберг в шутливой поэме «Вольфильский юбилей», приуроченной к двадцатилетию творческой деятельности Иванова-Разумника, которое отмечалось в Вольфиле 3 марта 1924 г., писал (это говорит в поэме Штейнберг):

Остается сказать, что некоторые статьи Штейнберга российского периода, написанные для сборников, так и не увидели свет. В SC сохранился машинописный текст статьи «О еврейском национальном характере (социально-психологический этюд)» (1922) [41] Статья до сих пор не опубликована. Информация в комментариях к: Штейнберг А. Друзья моих ранних лет (1911–1928). Париж, 1991. С. 285 — о том, что ее английский перевод включен в Steinberg 1983, является ошибочной. , которую он оставил А. Горнфельду, редактору планировавшегося сборника. Ничего неизвестно о его статье, готовившейся для сборника «Судьба революционного народничества» (проанонсирован в «Знамени» — 1922. № 12 (14)).

С переездом в Берлин Штейнберг вступал в эмигрантский этап своей жизни, который оказался самым протяженным в его биографии.

«Русский Берлин» начала 1920-х гг. представлял собой сложнейший сплав многообразных элементов: от монархистов до социал-революционеров, от вчерашних добровольцев до сменовеховцев, от евреев-западников до патриотов-черносотенцев. Пожалуй, только язык и разные формы антибольшевистской активности выступали началом, некоторым образом сплачивавшим многоликую беженскую массу. К моменту прибытия Штейнберга в Берлин стало очевидно, что учредить параллельную, берлинскую Вольфилу невозможно [42] О берлинской Вольфиле см. материалы, собранные В.Г. Белоусом и Е.Р. Обатниной: Белоус В.Г. Петроградская Вольная Философская Ассоциация (1919–1924) — антитоталитарный эксперимент в коммунистической стране. М., 1997. С. 25–28; Обатнина Е.Р., Белоус В.Г. Берлинская Вольфила (1921–1922): Хроника // Вопросы философии. 1997. № 7. С. 141–155; Белоус 2005 , II: 233–349. . Разница в духовной атмосфере между Петроградом и Берлином была значительной. Через три месяца после отъезда из России Штейнберг пишет письмо К. Эрбергу, в котором ностальгически подчеркивает свою сокровенную связь с прошлым: «…память о последних питерских годах живет во мне непрестанно, и на расстоянии я еще больше ценю наш небольшой кружок, цепляясь за который мы благополучно переплыли через эти годы. Как ни настроен я против „сантиментов“, все же должен признаться, что о Вас, о Разумнике, еще кой о ком не могу не вспоминать без особого чувства, которое, возможно, называется любовью <���…> у меня за это время если и не случилось ничего особенно нового, то зато старое ушло, кажется, в какую-то безвозвратность. Я теперь совсем еще не знаю, как и что будет дальше. Ничего не понимаю, и надо как будто начинать с самого начала. А как за это приняться?» [43] РО ИРЛИ. Ф. 474. № 296. Л. 6–7 об. Отрывок из этого письма приводился в: Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка. С. 330.