Аарон Штейнберг - Литературный архипелаг

В отличие от большей части русско-еврейской интеллигенции, которая оставалась замкнутой в эмигрантских границах и мало контактировала с немецкими евреями (С. Дубнов, Х.-Н. Бялик и др.), Штейнберг и здесь наводил мосты. Две женщины: публицистка Марта Нотман и пианистка и музыкальный критик Алиса Якоб-Левензон — взялись ввести Штейнберга в берлинские салоны. В них читалась и обсуждалась его повесть-пьеса «Достоевский в Лондоне». В итоге два акта в переводе на немецкий язык были напечатаны в сборнике молодых еврейских писателей «Zwischen den Zelten» (Среди шатров. Берлин, 1932). «Я почувствовал, — писал С. Дубнов о Штейнберге, — что именно этот молодой человек призван быть посредником между нашей восточноеврейской и окружающей западной интеллигенцией» [53] Дубнов C.M. Указ. соч. С. 502. .

Этой ролью Штейнберг не ограничивался, вступив, например, в полемику с представителями разных идейных течений эмиграции по поводу «еврейского вопроса». Широкую известность приобрела полемика Штейнберга с Л.П. Карсавиным по поводу статьи последнего «Россия и евреи». История этой статьи вкратце такова. 12 февраля 1927 г. в Париже проходило собрание Республиканско-демократического объединения, на котором с докладом «О евразийстве» выступил П.Н. Милюков. В ходе прений был затронут вопрос об антисемитизме евразийцев. Принимавший участие в прениях Карсавин попросил доказать, в чем он конкретно проявляется. Ему пытался ответить М.В. Вишняк, который через неделю после собрания опубликовал в газете «Последние новости» письмо в редакцию под названием «Евразийство и антисемитизм». Оно было полностью посвящено ответу на вопрос Карсавина. «Если бы евразийство как „миросозерцание“, — говорилось в этом письме, — определенно и недвусмысленно отмежевалось от антисемитизма, одним грехом у евразийцев стало бы меньше» [54] Последние новости. 1927. 19 февр. С. 3. . Задетые письмом Вишняка, Карсавин и П.П. Сувчинский ответили ему статьей «Евразийство и антисемитизм», опубликованной в той же газете [55] Там же. 9 марта. С. 2–3. . Их статья отрицала какой-либо антисемитизм в евразийском движении в целом и у лиц, называемых Вишняком, в частности. В том же номере был помещен ответ Вишняка, которого слова оппонентов не убедили. Статья Карсавина «Россия и евреи» [56] Версты (Париж). 1928. № 3. С. 65–86. , написанная в продолжение этой полемики, должна была перевести ее из идеологического в философский план. В соответствии с центральной идеей своих философских взглядов о всеединстве и соборности православия автор предлагал «инкорпорировать» в него евреев. В результате станет возможным остановить «разложение» «периферийного» еврейства, утратившего связь со своим народом. Эта давняя идея православной философии побудила Штейнберга взяться за перо. «Для того, чтобы обратиться ко Христу, — возражал он Карсавину, — еврей <���…> должен прежде всего потерять веру в Бога; для того, чтобы весь Израиль спасся, весь Израиль должен погибнуть» [57] Штейнберг последовательно выступал против вытеснения религиозного начала национальной идеей, ставшей столь популярной в XIX в. См.: Portnova N. История одной полемики. Тема нации и религии в творчестве А. Штейнберга 20—30-х гг. // Jews and Slavs. Jerusalem, 2006. Vol. 17. C. 78–92. . Рассматривая русское еврейство как «некое органическое единство», которое «принадлежит одновременно к двум разным объемлющим его целым: к всенародной общине израильской и к России», Штейнберг писал, что «у русских евреев есть задача по отношению к всемирному еврейству и есть задачи по отношению к России. <���…> служа России, мы сумеем служить тем самым и нашему еврейскому призванию». «Отсюда вовсе не следует, — заключал он свой ответ, — что нам в России вообще легко. Я не говорю о нынешнем тяжелом миге и даже не о прошлых веках: я говорю о будущем. Надо, чтобы русские, те, о которых нет сомнения, русские ли они или нерусские, прониклись сознанием, что еврейство не „враг“, а союзник» [58] Штейнберг A.3. Ответ Карсавину // Версты. 1928. № 3. С. 89, 92, 93. .

Штейнберг склонял к диалогу, потому одного «Ответа» ему показалось недостаточно, и он предложил «Верстам» написанную ранее статью «Достоевский и еврейство» [59] См.: Штейнберг А.З. Достоевский и еврейство // Версты. 1928. № 3. С. 94-108. . В ней он дал трактовку трудного для еврейского читателя вопроса: как соединить Достоевского, символ свободной мысли, с его юдофобством? Штейнберг решает эту задачу, расчленяя интеллектуальное сознание писателя на два уровня: национальный и культурно-философский. В первом подходе он выступает как «обвинитель», что естественно; во втором — как «адвокат». «Адвокат» находит у «обвиняемого» мотив, объясняющий его антисемитизм: Достоевский, всю жизнь желавший счастья своему народу, тайно завидовал евреям, жившим в неразлучном и неразрывном единстве с Богом.

Приглашение к диалогу на материале Достоевского Штейнберг осуществлял и в беллетристической форме, в упомянутой уже пьесе («повести в 4 действиях») «Достоевский в Лондоне» (1932). В основу сюжета Штейнберг положил вольно истолкованный эпизод из жизни писателя: приезд его в Лондон для встречи с Герценом. Историко-биографический жанр позволял выразить несколько метафорических смыслов. Встреченный с уважением Герценом, Достоевский вступает в полемику с ним, Лассалем и Марксом. Он угнетен техническим прогрессом («трезвон, визг и вой машин»), испытывает к тому же муки ревности из-за сопровождающей его Аполлинарии Сусловой и «спускается в народ», в лондонскую портерную, но скоро убеждается в царящей и здесь, в демократических низах, жестокости. Социально-экономические пути возрождения представляются ему несостоятельными, духовные же возложены провидением на Россию: «Так-то оно и выходит: не нам Европа, а ей одна только Россия осталась, коли воскреснуть хочет». В возгласах бьющегося в эпилепсическом припадке писателя: «Братцы родимые! Ну, чего вы, чего? Чего стали, чего столпились! Что наболело? Скажитесь, откликнитесь, родимые! — Молчат, молчат. Сами не знают. Точно гул растет, нарастает. Ммммм… ммммм… Все сильней и сильней… Языки вспыхивают, красные, огненные… И тихо, тихо стало! Как вдруг тихо стало! <���…> Бери, жги, руби… Новое, все новое строить будем… Хрустальный дворец строить будем… (молния и потрясающий удар грома; Достоевский бьется в конвульсиях на полу)» [60] Штейнберг А.3. Достоевский в Лондоне: Повесть в 4 действиях. Берлин: Парабола, 1932. С. 79–80. — звучал намек на великое российское прошлое: «Россия-ураган, которая на пути своем весь мир опрокинуть может» и предсказывалась близящаяся мировая катастрофа.

В межвоенные годы Штейнберг старался следовать традициям «Логоса» и налаживал контакты с европейскими интеллектуалами; он побывал на Гегелевском конгрессе, состоявшемся в Берлине (октябрь 1931 г.), где встретился с Д. Чижевским, Л. Штраусом и Г. Лукачем.