Михаил Гулякин - «Будет жить!..». На семи фронтах

— У нас массовая безработица. И если мы пойдем по пути механизации, что прикажете делать с армией безработных? Кроме того, широкое применение механизмов значительно увеличило бы себестоимость строительных работ, и фирма понесла бы убытки.

Да, столь наглядные уроки политической экономии стоят многих лекций. Вот уж воистину, лучше раз увидеть, чем сто раз услышать. Оставляли желать много лучшего и бытовые условия эстонских рабочих. В их временных бараках было тесно и грязно. Они почти не пользовались и рабочей столовой, предпочитая готовить пищу из привозимых из дома продуктов, утверждая, что это обходится дешевле.

На стройке трудились не только эстонцы, но и русские, издавна проживавшие в Эстонии, а также латыши, литовцы, поляки и даже немцы. Среди поляков и немцев было много эмигрантов: первые бежали от фашистской оккупации, вторые — от Гитлера. В целом рабочие разных национальностей жили дружно. Для нас это было наглядным уроком классовой солидарности. Что касается профсоюзной организации, то она создавалась на наших глазах. Верховодил в профсоюзе русский — молодой техник Кононов. Экономические неурядицы, политическая нестабильность, борьба с ненавистным антинародным профашистским режимом — все это, как в капле воды, отразилось в конце концов и на нашей стройке и вылилось в неожиданную для нас забастовку.

Рабочие собрались у конторы, что-то оживленно обсуждая.

— Алексей Иванович, — сказал подошедший Кононов, — у нас забастовка. В конце прошлой недели мы предъявили администрации ряд требований: о повышении зарплаты, об улучшении бытовых условий, о денежной компенсации одного проезда из Таллина в Клоогу по железной дороге и ряд других. В субботу Кристаль объявил, что эти требования не будут приняты. И вот вам результат — общая забастовка. Но кто-то распространяет слухи, что если не приступить к работе, то ваши войска подавят забастовку силой.

— А кто руководит забастовкой?

— На стройке недавно создан профсоюзный комитет. Он и руководит.

Я от души поблагодарил Кононова. Его информация давала мне возможность обдумать свое поведение в этой неожиданной и непривычной для меня обстановке. Связаться со своим командованием по телефону я не мог: единственный на стройке городской телефон находился в кабинете Кристалл, и вести разговор о забастовке в его присутствии, естественно, было нельзя. Приходилось самому принимать решение.

Пока я раздумывал, как поступить, Кристаль бурей ворвался в мой кабинет. Будучи прибалтийским немцем, он особенно и не скрывал своих симпатий к Гитлеру, но сегодня распоясался до предела.

— Этот сброд, — ткнул он рукой за окно на толпу рабочих, — хочет сорвать строительство. Фирма несет убытки. Их немедленно надо поставить на место силой.

О том, что забастовка прежде всего бьет по заказчику, он и словом не обмолвился.

— Господин Кристаль, — сказал я, — ваш конфликт с рабочими — это ваши внутренние трудности. Так что улаживайте их сами.

— В таком случае фирма вынуждена будет ставить вопрос об удлинении сроков строительства объекта.

— И на это ваша воля. Только не забывайте, господин Кристаль, что подрядным договором не предусмотрены изменения сроков строительства из-за ваших внутренних неурядиц.

— Вы еще пожалеете, — пригрозил Кристаль и пулей вылетел из моего кабинета.

«Посмотрим, кто пожалеет», — подумал я. Но положение действительно было не таким уж простым, и я решил поехать в штаб корпуса, доложить о случившемся. Вдруг в дверь постучали, и в кабинет вошла группа рабочих.

— Господин инспектор, обратился ко мне один из них, — вы, вероятно, уже знаете о нашей забастовке? Мы требуем от администрации улучшения наших условий труда на стройке. Но администрация предупредила нас, что своей забастовкой мы причиняем вред Советскому Союзу. Если и вы считаете, что это так, то мы готовы ее немедленно прекратить и приступить к работе на прежних условиях. Мы не хотим быть врагами советскому народу.

Вот еще одно проявление классового интернационализма.

Что мне делать? Сказать «да» — значит вмешаться во внутренние дела суверенного государства. И я как мог спокойнее объяснил, что никакого вмешательства с нашей стороны в их конфликт с администрацией не будет, что это их внутреннее дело. Рабочие поблагодарили меня и ушли. Забастовка продолжалась и, насколько помнится, кончилась полной победой строителей.

Мои взаимоотношения с Кристалем, и до забастовки нерадужные, окончательно испортились. Я, конечно, и о забастовке, и о стычке с Кристалем доложил начальству. Через некоторое время Кристалл со строительства отозвали.

С установлением в Эстонии Советской власти фирма «Эхитая» хотя и продолжала существовать, однако больше номинально. Руководящий состав практически распался, многие выехали в Германию. Лишившись средств частного капитала, фирма ни материально, ни организационно вести строительство не могла. Поэтому в ноябре или декабре 1940 года все военные стройки, которые вела «Эхитая», передали Главвоенстрою, функции заказчика взяло на себя Квартирно-эксплуатационное управление Прибалтийского Особого военного округа.

В связи с этим изменилась и моя роль. Оставаясь в Эстонии в качестве представителя заказчика, помимо Клооги я стал вести и другие стройки. Дел и ответственности прибавилось. Поэтому я был очень рад, когда пришел приказ о моем переводе в Квартирно-эксплуатационное управление (КЭУ) в штаб округа.

В конце марта 1941 года я с женой и сыном обосновался в Риге.

Отдел, в котором довелось служить, ведал строительством базовых аэродромов. В мои обязанности входило обследование намечавшихся мест расположения будущих аэродромов с целью определить, можно ли вести там строительство. В выбранных для строительства пунктах мне предстояло затем произвести изыскательские работы. Учитывая, что аэродромы строились по всей — теперь уже Советской — Прибалтике, я чаще находился в разъездах и, откровенно говоря, не успел даже хорошо познакомиться с сотрудниками своего отдела.

Однажды судьба забросила меня на литовский хутор под городом Таураге. Хозяин, пожилой литовец, служивший в свое время в царской армии и сносно говоривший по-русски, был добр и приветлив, как, впрочем, и все его многочисленное семейство. Как-то вечером, изрядно притомившись после долгого трудового дня, мы сидели с ним на крыльце и курили. Литовцев не назовешь особенно разговорчивыми, и мы перебрасывались редкими фразами о погоде, видах на урожай. Потом разговор сам по себе повернул на наши колхозы. Он особенно интересовался ими, но что я, городской житель, мог ему рассказать?

— Нашу жизнь тоже пора поворачивать на новый лад, — согласился мой собеседник. — Только мы боимся, как бы вам не пришлось скоро уходить отсюда.