Скотт Макконнелл - Айн Рэнд. Сто голосов

Однако Айн четко очертила ее обязанности с самого первого дня. Она показала Джин место, где ей придется работать — стол в северной оконечности галереи, после чего спросила: «Вы понимаете мой почерк?» Джин пробежала глазами листок и ответила, что понимает. Тогда Айн сказала ей: «Вы должны понять следующее. Это будет правилом вашей работы. Единственным правилом. Нельзя ничего менять: ни запятой, ни точки с запятой, ни предложения, ни слова, ни правописания». — «Ничего не менять, — согласилась Джин. — Поняла». И начала печатать.

Расскажите мне о вашей первой встрече с Айн Рэнд.

На этой встрече произошло некоторое несчастье. Я по недоразумению произнесла слово «Платон». Мой муж [доктор Борроуз «Баззи» Хилл] не был приглашен — только я и Джин. В восемь часов мы уже стояли у знаменитой медной двери с пуленепробиваемым стеклом, за которым находилось вырезанное в дереве изображение Торы. Айн открыла дверь, муж стоял позади нее. И я сказала, не дожидаясь взаимных представлений: «Должно быть, вы самый глубоко религиозный человек из всех известных мне». И Айн ответила: «Входите».

Я любила сидеть на полу. Мы находились на террасе, и на полу было не слишком тепло, однако Фрэнк развел в камине огонь. Другого источника тепла в этой гостиной площадью в 1200 квадратных футов [111] 111,6 кв. метра. ( Прим. пер. ) не было. В доме царил арктический холод. У O’Конноров были только небольшие переносные электрообогреватели. И никакого центрального отопления.

И вот я сижу на полу, длинная кушетка позади меня слева. Фрэнк сидит в своем обычном кресле. Айн Рэнд находится на ближней ко мне стороне кушетки. Джин на дальней. Мы только что переговорили на тему Источника и, в частности, о Говарде Рорке. Я прикидываю, что нам можно задержаться здесь на полтора часа, а потом любезным образом откланяться. И вопрос, который задала мне Айн в конце этого часа, стал причиной моего падения. То, что я ответила, не было ошибочным, однако я проявила неосторожность, неосторожность в энной степени, потому что хотела произвести впечатление. Я была буквально влюблена в Источник и потому распространяла свою любовь и уважение на автора этого романа. Я надеялась, что Айн скажет: «Мне хотелось бы еще раз переговорить с Рут Хилл; я хочу, чтобы она еще раз пришла к нам». Я помню, что эта мысль так и вертелась в моей голове.

Я сказала ей о том, что запомнила наизусть краткий вариант Источника. Она сказала, что запомнить такую книгу непросто. A я ответила: «Хорошо, тогда слушайте ее; я продемонстрирую. Слово в слово. Я не пересказываю, текст остается вашим. И ничего не добавляю. Я произношу его в течение полутора часов, однако лучше, когда на представление отводится два часа». Еще я сказала, что несколько сокращаю текст, однако пользуясь только словами Айн Рэнд, но не своими. Она ответила: «Это замечательно».

Потом она спросила, какие еще книги я запоминала. Я ответила: « Государство Платона». И сразу же умолкла, потому что комната вдруг наполнилась холодным воздухом, замерзла, как бы окостенела от мороза. Замерзла, эта вот огромная открытая гостиная, посреди которой над нами поднимался большущий филодендрон. Тут я поняла: что-то не так. Я особо не занималась Платоном и не знала, что в недавно произнесенной Айн лекции она назвала Платона прародителем коммунизма.

Философии Платона она на дух не переносила, и Фрэнк знал об этом. И знаете, как он поступил? Немедленно оказался рядом со мной, взял меня под руки, так что мне даже не пришлось опереться рукой, чтобы подняться с пола — с этого пола трудно было подняться сколько-нибудь изящным образом. И, поддерживая меня, отвел к креслу — при этом никем не было произнесено даже слова — усадил в него и негромко и невозмутимо произнес: «По-моему, вам будет здесь теплее». После чего взял что-то из одежды, прикрыл мне ноги до талии и подоткнул по краям. Фрэнк O’Коннор понимал, что именно произошло. И, повернувшись к Айн, сказал: «Рут просто вспомнила свои студенческие дни, когда ей наверняка приходилось зазубривать всякое, — а потом добавил: — Не выпить ли нам кофе?» Таков был Фрэнк O’Коннор. Больше на эту тему не было ничего сказано. Никогда.

Как развивались ваши отношения после этого?

Я регулярно общалась с O’Коннорами в течение двух лет, с 1949-го до августа 1951 года. Мы часто встречались с Фрэнком и Айн, хотя жили не так уж близко друг к другу. Почти каждый уик-энд нас приглашали в долину Сан-Фернандо из Ньюпорт-бич, где мы жили.

Как мисс Рэнд относилась к вашему мужу, доктору Хиллу?

Айн однажды сказала мне: «Рут, ты мне нравишься и знаешь об этом, однако твоим мужем я восхищена в полной мере. И если ты вполовину такова, какой я тебя считаю, то понимаешь, что именно я хочу сказать». Я поняла ее и оценила ее слова. Баззи был ученым по самой сути своей, он открыл молочную дегидрогеназу, новый энзим в кровяной сыворотке. Айн Рэнд сделала правильный выбор среди нас двоих.

Мои разговоры лично с Айн ограничивались телефоном, но мой муж и Айн частенько беседовали с глазу на глаз. Они прогуливались среди рядов смородиновых кустов на задворках имения на Тампа-авеню и по ходу дела щипали ягоды. И конечно же, он был очень дружен с Фрэнком.

Мой муж составлял идеальную компанию для Айн. Будучи ученым, он, как положено ученому, отвечал на все ее вопросы и соображения, то есть без всяких бурных фантазий… Он не стремился произвести впечатление, даже не думал об этом. Он мог сказать ей и приятные и неприятные вещи, и она слушала его.

Кстати говоря, Айн и Баззи собирали марки, и поэтому много разговаривали на филателистические темы. Они были буквально заворожены марками, не с коммерческой точки зрения, но скорее как изображенной в картинках историей.

Когда вы бывали у Айн Рэнд на этих ужинах, какими развлечениями вас потчевали?

Развлечением было общество самой Айн Рэнд.

О чем разговаривал с Айн Рэнд ваш муж?

Ну, обо всем. Ее очень волновали его исследования в области рака. Он умел рассказать о них понятным образом. Ей было очень интересно слушать про энзимы и о том, как сложно устроен сам человек.

А не помните ли вы какие-нибудь анекдоты или смешные истории, связанные с вашим мужем и Фрэнком O’Коннором?

Вместе они много смеялись. Помню, как-то раз O’Конноры были у нас в середине декабря, и Фрэнк стал говорить о том, как он любит Рождество и модельные железные дороги. Как и мой муж. У нас была 16-миллиметровая железная дорога и поезд компании «Лайонел», однако наши деньги пошли на 16-миллиметровую дорогу. И нам было очень приятно на Рождество разложить нашу дорогу. Фрэнку тоже. И на Рождество Фрэнк собрал свою дорогу на полу огромной гостиной дома 10 000 на Тампа-авеню. Наши мужчины были очень похожи; они любили не только игрушечные поезда, но и выращивание цветов.