Альберт Вильямс - О Ленине и Октябрьской революции

— Вот полюбуйтесь, что делает ваш большевизм! Арестантов превращает в государственных деятелей. Великолепное зрелище, не правда ли? Теперь каторжники не уголь добывают, а околачиваются на улице. Вот что несет нам революция!

Мы обратили их внимание на другие последствия революции: порядок, подтянутость, добропорядочность. Но эмигранты не видели этого, вернее, не хотели видеть.

— Это только на первых порах, — говорили они. — Подождите, пройдет порыв, и они снова примутся воровать, пьянствовать и убивать.

Эмигранты не поняли самого главного, считая ростки нового, в лучшем случае, мимолетным экстазом, который продержится не дольше стоянки нашего поезда.

Свесившись с подножки вагона, мы махали рукой, отвечая сотням больших, покрытых угольной пылью рук, посылавших нам свой прощальный привет. Не отрывая глаз, мы до последнего момента, пока они совсем не скрылись из виду, смотрели на черемховцев, все еще стоявших под пронизывающим ветром с обнаженными головами. «Жан Вальжан» то поднимал, то опускал свои руки; развевалось красное знамя с надписью: «Привет нашим товарищам во всем мире!»

Спустя два года после описанных выше событий в Детройт вернулся Джо Реддинг, который работал в Черемхово и был свидетелем того, какие изменения принесла туда революция. Он пишет о ее замечательных плодах. Кражи и убийства почти прекратились. Только что сбросив с себя железные цепи, бывшие каторжники добровольно подчинились железной дисциплине Красной Армии. Люди, не признававшие законов при старом режиме, сами стали законодателями и защитниками новых законов. Люди, вынесшие столько несправедливостей, брались теперь за установление справедливости во всем мире. У них есть широкая программа для приложения своих сил, великими идеями озарен ум их.

Для богачей и привилегированных, для тех, кто живет в роскошных виллах или ездит в салон-вагонах, революция — это сплошной кошмар и ужас, поистине «пришествие антихриста». Но для униженных и обездоленных — это свобода, которая несет «бедным благую весть, освобождение пленным, излечение раненым».

Можно ли после этого говорить об ограниченном распространении революции? На наших глазах все глубже и глубже проникала в народные толщи эта революция, начатая городскими рабочими, она охватывала один за другим все неимущие слои населения. Овладев каторжанами Черемхово, она достигла дна. Вглубь идти уже некуда. А как далеко может пойти она вширь? Окажется ли так, что здесь, на широко раскинувшихся подступах к Тихому океану, она обладает такой же силой, как позади, у берегов Атлантики? Будет ли пульс революции биться на далекой окраине тем же учащенным ритмом, как и в сердце России?

Мы пересекли всю Страну Советов, остались позади могучие медлительные реки, впадающие в северные моря, Уральские горы, тайга и степи. Железнодорожники и шахтеры рассказывали нам о своих Советах, крестьяне и рыбаки приветствовали нас красными флагами от имени своих Советов. Мы разговаривали с представителями Совета Центральной Сибири и Дальневосточного Совета. По всей Амурской области были созданы Советы. Теперь, сойдя с поезда во Владивостоке, мы увидели точную копию Петроградского Совета, оставшегося за десять тысяч километров отсюда.

За шесть месяцев Советы глубоко пустили корни на русской земле, вытеснили все, что соперничало с ними, выстояли против всех нападок, и теперь их безраздельное влияние простиралось от Ледовитого океана на севере до Черного моря на юге, от Нарвы у Балтийского моря до Владивостока на Тихом океане.

Владивосток расположен на холмах, и улицы его круты, как альпийские тропы. Однако с помощью пристяжной лошади наши дрожки прогрохотали по булыжной мостовой с такой же скоростью, с какой мы проносились по ровным, выложенным деревянной брусчаткой, петроградским проспектам. Главная улица города, Светланская, изгибается вверх и вниз по холмам. По обеим ее сторонам располагаются торговые дома французов и англичан, американской фирмы «Интернэйшнл харвестер» и здания, принадлежащие новым правителям России — Совету рабочих депутатов и городскому комитету большевистской партии, размещавшемуся в здании морского штаба.

Со всех сторон на город смотрят массивные крепости, но они безобидны, как голубятни. В первые дни войны их разоружили, а огромные пушки отправили на Восточный фронт. Теперь это незащищенный город, перерезанный замысловатым изгибов морского залива Золотой Рог. Здесь стояли на якоре незваные гости — военные корабли союзников. Вид развевающихся над ними флагов доставлял огромное удовольствие эмигрирующим из России, которые добрались-таки до конечной точки Великого Сибирского пути и, облегченно вздохнув, обосновались здесь. Скоро, надеялись они, кончится революция, и тогда можно снова вернуться в Россию и начать прежнюю жизнь.

Город кишел изгнанными помещиками, мечтающими о своих имениях и бесчисленной челяди, о праздном безделье минувших дней; офицерами, предававшимися воспоминаниям о прежней дисциплине, когда солдаты, завидев их, соскакивали с тротуаров в сточные канавы и, стоя навытяжку, безропотно сносили пощечины; спекулянтами, тоскующими о добром старом времени, золотом в буквальном смысле этого слова, ибо тогда военные заказы и игра в «патриотизм» приносили им 50, 100 и 500 процентов прибыли. Революция лишила их огромных состояний, а заодно положила конец произволу офицерья и надеждам помещиков.

Как порт, открывающий путь за границу, Владивосток был наводнен удиравшими из страны русскими эмигрантами. Как порт, служащий воротами страны, он кишел нахлынувшими в Россию капиталистами разных стран. Город этот являлся ключом к лежащей за ним сказочной стране — Эльдорадо [24] Эльдорадо — несуществующая страна невиданных богатств и сказочных чудес. . Сибирь со своими обширными и неисследованными естественными богатствами и дешевой рабочей силой, как магнит, притягивала к себе агентов капитала со всех уголков земли. Из Лондона и Токио, с парижской биржи и с Уолл-стрита стекались они сюда, влекомые соблазнительными перспективами.

Но они увидели, что от рыбных промыслов, золотых приисков и лесов их отделяет высокий барьер. Этим барьером были Советы. Русский рабочий, избавившийся от эксплуатации русским капиталистом, отнюдь не сгорал от желания своим по́том и кровью приумножать фантастические прибыли иностранных банкиров. Советы стали тем органом, который произнес категорическое «нет» всем эксплуататорам.

Натолкнувшись на те же препятствия, что и русская буржуазия, эксплуататоры из разных стран вели себя так же, как и отечественная буржуазия. Они полностью присоединялись к проклятиям и бредовым вымыслам своих русских коллег, которые считали Советы и их деятелей исчадием ада.