Константин Попов - Красный хоровод

Большинство из них не имеет никакого отношения к малорусскому происхождению. Это не служит препятствием. У меня, в этом смысле, есть даже известные преимущества.

В моем положении оставалось последовать их примеру.

Мне удалось получить место в Техническом комитете.

Через несколько дней, генеральный хорунжий Стеллецкий снова вызвал меня в походную канцелярию и обратился со следующими словами:

— Пан гетман возложил на вас поручение… Вы назначаетесь председателем комиссии по разработке украинских орденов!.. Вот общая схема!.. Члены по вашему усмотрению и по соглашению с министром «мистецтв», Дорошенкой!..

Я принял это назначение.

Я готов был принять теперь какое угодно назначение, ибо в одинаковой мере стал утрачивать веру во все. И в то самое время, когда петлюровские банды шли первым походом на Киев, комиссия по разработке украинских орденов приступала к выполнению возложенного на нее поручения.

Состав комиссии был невелик. Председатель, два члена — молодой историк Модзалевский и художник Георгий Нарбут, секретарь — капитан генерального штаба Вишневский.

Но зато схема была грандиозна.

По этой схеме предполагалась разработка статутов целого ряда знаков отличий: железный крест, жалуемый за борьбу с большевиками, орден Ярослава Мудрого — за заслуги на гражданском поприще, дамский орден Святой княгини Ольги, крест Володимира Святого, орден Архистратига Михаила — за боевые доблести и, наконец, крест и звезда Славы и Возрождения Украины, все это различных степеней, на различного цвета орденских ленточках, с дарованием кавалерам соответствующих привилегий.

Несколько заседаний было посвящено разработке общего плана. Модзалевский рылся в архивах и подводил под каждый проект историческое обоснование. Художник Нарбут воплощал его в красках на бристольском картоне. Председатель критиковал и делал поправки. Секретарь вел журнал заседания и выдавал суточные карбованцы.

Работа довольно успешно подвигалась вперед.

Каждый из участников мог убедиться на этом наглядном примере в продуктивности комиссий, составленных из ограниченного числа членов.

Иногда, впрочем, возникали серьезные разногласия на принципиальной почве. Модзалевский и Нарбут отстаивали национальную точку зрения, с уклоном в сторону самостийности. Председатель держался обратного взгляда, отстаивая по возможности российскую ориентацию, за что удостоился, не взирая на малорусское происхождение, клички «кацапа».

Таким образом, крест Архистратига Михаила, аналогичный по-своему значению ордену Георгия Победоносца, почти ничем от последнего не отличался, ни формой, ни цветом, ни видом орденской ленточки. То же самое можно сказать и в отношении ордена Володимира Святого.

Что же касается прочих знаков отличия, статуты которых разрабатывались впервые, здесь фантазия художника Нарбута получила полный простор.

В особенности великолепен был крест Славы и Возрождения Украины. Роскошные знаки состояли из голубой и желтой эмали, в золоте, в серебре, на широкой блакитно-желтой ленте, украшенной известной эмблемой, которую киевские шутники, в форме весьма оскорбительной для национального самолюбия, называли «комбинацией из трех пальцев».

В результате соединенных усилий комиссии по разработке украинских орденов, за неделю до падения Киева, гетману был представлен на утверждение Железный крест, изготовленный ювелирной фирмой Иосифа Маршака и сплоченный пятьюстами карбованцев из председательского кармана.

Крест получил одобрение и был утвержден. Председатель и члены комиссии получили светлейшую гетманскую благодарность.

Дальнейшие события оборвали деятельность комиссии самым нежелательным для нее образом…

Я вспоминаю этот маленький эпизод без злопыхательства и насмешки. Кроме того, я далек от мысли оправдывать себя в этой деятельности, которая, помимо всего прочего, привела меня прямым путем к петлюровскому застенку.

Я вспоминаю это событие в моей политической жизни только, как образец того, чем была занята голова украинских Наполеонов и Талейранов, как высоко было понимание насущных государственных задач в новоиспеченной Державе и сколько ошибок, сознательных и несознательных, больших и малых, а в результате гибельных для общего дела, было допущено в эти веселые и трагические киевские дни…

Адмирал сэр Джордж Уонтвен — да святится имя его ныне и присно, сухой, тонконогий, с бритым, исхлестанным соленым ветром лицом, воплощал образец английского джентльмена.

Это он, командующий военно-морскими союзными силами в водах Архипелага, повинуясь голосу чести, выказал примеры героической доблести в скорбные одесские дни.

Это он, носясь под большевицким огнем на своей белокрылой «Сагите» по взбудораженной гавани, принимал на борт обезумевших мужчин, женщин, детей, подавал помощь перегруженным транспортам и пытался даже вытащить на буксире пароход с одесским институтом благородных девиц.

Его ли вина, что стальной трос не выдержал непосильного напряжения и одесские институтки остались в порту?

В дальнейшей судьбе русского беженства, сэр Джордж Уонтвен проявил те же черты рыцарской доблести в соединении с лучшими мотивами британского сердца. Когда транспорты, скученные в водах Босфора, переживали тысячу и одну муку подневольного карантина, адмирал собственной персоной посещал пароходы с тифозными, ободрял пассажиров, отдавал распоряжения о поставке медикаментов и припасов за счет своей личной казны.

А когда маленький доброволец «Томск», собравшийся в далекий владивостокский рейс, в течение семи суток тщетно добивался разрешения турецких властей на право свободного выхода из цареградского порта, сэр Джордж Уонтвен уладил дело в несколько коротких минут.

Кое-кто утверждал, что подобному обороту вещей пассажиры обязаны молодой русской женщине, именно той, которой английский адмирал, с особой нежностью и усердием, жал на прощанье маленькую белую ручку…

Впрочем, справедливость требует указать, что со всеми пассажирами сэр Джордж простился ласково и тепло, пожелал счастливой дороги и, спускаясь по трапу, воскликнул:

— Олл райт!.. До свиданья, друзья!.. Я надеюсь, мы с вами еще увидимся!

Чёрез минуту загудела труба.

Стальной дрожью заколотилось чрево отходящего парохода. Засвистели свистки, загрохотали лебедки, тяжелая якорная цепь протянулась по палубе. «Томск» развернулся, плавно описал полукруг и направился к выходу.

В сизой дымке, вонзаясь в лазурное небо, еще сквозили чеканные стамбульские минареты. Зеленели оливковые сады. Позлащенная солнцем горела фиолетовая вода. Отражаясь сонной сказкой, сверкал дворец Долма-Бахче. Чернели кипарисы Скутари. Точно белогрудая чайка, белела «Сагита».