Андрей Красноглазов - Сервантес

Выкупом пленников занимались посвятившие себя этому делу католические монашеские ордена тринитариев, мерсенариев и лазористов. Деньги собирались в католических странах путем добровольных пожертвований, сюда же прибавлялись взносы родных и близких пленных, средства из принадлежавшего пленникам на родине имущества или недвижимости.

Важным звеном в процессе выкупа был способ переправки денег в Алжир. Как правило, такого рода операциями занимались валенсианские купцы и разного рода банкирские конторы, державшие в Алжире своих представителей; они же выступали посредниками в финансовых операциях, связанных с кредитованием выкупа и авансированием недостающих сумм. Непосредственно сам выкуп осуществлялся направлявшимися на африканское побережье особыми миссиями монашеских орденов, действовавшими либо самостоятельно, либо по поручениям родственников и доверенных лиц пленников.

Пятилетний алжирский плен Сервантеса достаточно хорошо известен благодаря различного рода документам, свидетельствам очевидцев, его друзей по несчастью, переписке по поводу его вызволения из плена. И конечно — произведениям самого Сервантеса (пьесам «Алжирская жизнь», «Алжирская каторга», «Великая султанша», «Доблестный испанец», новелле «Великодушный поклонник», в «Дон Кихоте» в рассказе Пленника, по обширному «Донесению» («Informacion»), составленному 10 октября 1580 года по просьбе дона Мигеля в форме показаний двадцати свидетелей с целью опровержения лживых обвинений доминиканского монаха Хуана Бланко де Паса.

«Донесение» — документ, являющийся основным первоисточником об алжирской жизни писателя, — был написан самим Сервантесом в виде 25 пунктов, подтвержденных компетентными очевидцами, людьми разного положения и звания, начиная от солдата Доминго Лопино и кончая учеными, как, например, доктор Антонио де Соса.

Весьма ценная информация содержится в известном труде Диего де Аэдо «Топография и всеобщая история Алжира», вышедшем в 1612 году, где помимо сведений о самом городе среди знаменитых пленников-христиан особо выделен Сервантес. Безусловно, все эти сведения по разным причинам в той или иной мере окрашены личными симпатиями или антипатиями к писателю, однако сами факты, в них приведенные, несут достаточно объективную информацию.

Мигель де Сервантес стал собственностью одного из наиболее жестоких пиратов — корсара Дали Мами, по прозвищу «Хромой», и неизвестно, как сложилась бы его судьба далее (скорее всего, плохо, учитывая, что он был инвалидом и как работник не стоил ни гроша), не будь при нем найдены рекомендательные письма за подписью столь высоких особ, как дон Хуан Австрийский и герцог Сесса. Это было его спасением, он мог рассчитывать на достаточно хорошее обхождение и дальнейшее освобождение за выкуп, но эти письма имели для Мигеля и тяжелые последствия: его приняли за важную персону и назначили непомерно большой выкуп — 500 золотых эскудо.

В результате Мигель де Сервантес, как он напишет позже в «Дон Кихоте», очутился «в алжирском остроге, или, как его называют турки, „банья“, куда сажают пленных христиан — как рабов короля и некоторых частных лиц, так и рабов алмахзана, то есть рабов городского совета, которых посылают на работы по благоустройству города и на всякие другие работы и которым особенно трудно выйти на свободу, ибо они принадлежат общине, но не отдельным лицам, так что если даже они и достали себе выкуп, то все равно им не с кем было бы начинать переговоры. В этих тюрьмах, как я уже сказал, содержатся рабы и некоторые частные лица из местных жителей, преимущественно такие, за которых надеются получить выкуп, ибо здесь их работать не приневоливают, а глядят за ними в оба до тех пор, пока не придет выкуп. Так же точно и рабов короля, за которых ждут выкуп, посылают на работы вместе со всеми, только если выкуп запаздывает; в сем случае для того, чтобы они более решительно добивались выкупа, их принуждают работать и посылают вместе с прочими рубить лес, а это труд нелегкий.

Я тоже оказался в числе выкупных, ибо когда стало известно, что я капитан, то сколько я ни уверял, что средства мои весьма скромны и что имущества у меня никакого нет, все же я был отнесен к разряду дворян и выкупных пленников. Меня заковали в цепи — не столько для того, чтобы легче было меня сторожить, сколько в знак того, что я выкупной, и так я жил в этом „банья“ вместе с многими другими дворянами и знатными людьми, которые значились как выкупные и в качестве таковых здесь содержались. И хотя порою, а вернее, почти все время нас мучили голод и холод, но еще больше нас мучило то, что мы на каждом шагу видели и слышали, как хозяин мой совершает по отношению к христианам невиданные и неслыханные жестокости. Каждый день он кого-нибудь вешал, другого сажал на кол, третьему отрезал уши, — и все по самому ничтожному поводу, а то и вовсе без всякого повода, так что сами турки понимали, что это жестокость ради жестокости и что он человеконенавистник по своей природе».

Как все происходило в действительности — сказать трудно. Сервантесу, как бывшему пленнику, все виделось в мрачных тонах. Во всяком случае, как свидетельствуют пиратские историографы, наиболее смышленые пленники работали прислугой в доме, садовниками, рабочими на корабельных верфях и т. п. Квалифицированная рабочая сила, особенно обладающая специальными морскими знаниями и навыками, берберам очень требовалась и высоко ценилась на невольничьем рынке, именно их-то и подталкивали к принятию ислама и, соответственно, говоря современным языком, социальной ассимиляции и интеграции.

Алжирское сообщество при всей своей разношерстности было строго и детально ранжировано. Главным отличием служили не столько должность или богатство, сколько религиозная и национальная принадлежность. Наверху иерархической социальной пирамиды находились турки, составлявшие административную и военную элиту Алжира, к ним примыкали корсары самых разных наций. Низ пирамиды составляли рабы, число которых к концу XVI века, как полагает историк Диего де Аэдо, было около 25 тысяч, не считая рабов-негров. Между верхом и низом этой социальной структуры находились ренегаты, купцы-христиане, мориски-ремесленники, четко выделялась еврейская община. Все эти уровни были связаны между собой множеством непростых отношений, так, например, мавры и христиане при взаимной ненависти называли друг друга не иначе как «собаками». С другой стороны, нередки были любовные истории между людьми не только различной веры, но и различного социального положения — хозяевами и их рабами, что хорошо описано Сервантесом. Пленник в «Дон Кихоте» повествует о том, как мирно жило это разношерстное общество. Очевидно, иного и быть не могло. В противном случае жизнеспособность самого Алжира была бы в принципе невозможной, ведь в случае непримиримой вражды все вылилось бы в кровопролитное противостояние, никакое финансовое процветание было бы невозможно. Алжир в этом смысле представлял сложную саморегулирующуюся структуру, все социальные слои которой на подсознательном уровне понимали неизбежность определенной взаимотерпимости.