Наталья Варлей - Канатоходка

Батюшка вышел из комнаты отца изумлённым: весь обряд папа не только простоял (хотя он был уже лежачим), но и подпевал псалмы и молитвы. И когда отец Сергий спросил: «Владимир Викторович! А откуда вы знаете слова?», папа ответил, что «в детстве бегал в церковь рядом с их домом и пел на клиросе»… Да, неисповедимы пути Господни!..

Мои кошки на протяжении всего времени, пока отец болел, находились в комнате, где он лежал – под его кроватью, в ногах. Поддерживали. Помогали. Но когда они все из комнаты ушли, я поняла, что это конец…

Я сидела рядом с отцом до его последнего вздоха…

Годовщина маминого ухода. Семь лет. Я поехала на кладбище, хотя начиналась настоящая буря. Чёрное небо, ливень стеной, гром, молнии – ничто меня не остановило. У меня была абсолютная уверенность, что мама меня ждёт, и, если я не приеду, она очень расстроится…

Я знаю, как она ждала всегда, если ей обещали, что к ней приедут, и как огорчалась, если не дожидалась обещанного…

Я купила букет, составленный из любимых маминых цветов. Они были лиловые и жёлтые – мамины любимые цвета. Для папы – букет из красных гвоздик. Для тёти Шуры – меленькие розовые розы. И красные – для отца Алексея.

Не знаю, может быть, это неправильно, но я боюсь их всех огорчить. Как, например, я могу проехать мимо храма, рядом с которым похоронен отец Алексей?! Не поделиться с ним, не помолиться у его могилы?..

Или – принести цветы маме, а отцу и тёте Шуре – нет. Я их чувствую, как живых. Может, это моя защитная реакция от боли утрат?..

На даче я пишу и печатаю – в маминой комнате. Она мамина до сих пор. Никто в ней не живёт, кроме птички-попугаихи, когда она выезжает со мной на дачу. Птичке здесь нравится. Она поёт, верещит. Когда я уезжаю в город, я оставляю для неё включённым радио, чтобы она подпевала и не чувствовала себя одиноко. Иногда на дерево, которое растёт под окном, прилетает какая-то вольная птичка, сидит на ветке и поёт свою песенку, а моя попугаиха ей в тон отвечает. И так они подолгу беседуют. Но больше всего моя птичка радуется, когда прихожу я, – тогда она просто заливается соловьём. Так что на соловьиные трели способны и волнистые попугайчики – когда в их маленьком сердечке бьётся радость…

В маминой комнате всё так же, как было при ней, всё на тех же местах. Мама всегда просила, чтобы я привозила афиши спектаклей и концертов и прикрепляла их на стене её комнаты. Висят они и сейчас. Только две добавились. Одна из спектакля «Отрава для двоих», который я начала репетировать с Володей Долинским и Петей Белышковым меньше чем через месяц после маминой смерти. Это было невыносимо тяжело, но, если бы мы не репетировали, я бы просто не перенесла горя. Мы выпускали спектакль мучительно, но это меня спасло. Хотя просыпалась и засыпала я с болезненной пустотой в сердце и с мыслью: «НИКОГДА…»

Недавно нашла одну свою запись – через год после маминого ухода. Вот она:

«…Мелькающие города. Гостиничные номера, зрительные залы. Усталость, преодоление её. Концентрация сил, любви, энергии – чтобы выйти на сцену и с полной отдачей бросить их в зал, не всегда готовый принять твою открытость или откровенность…

Успех, цветы. И снова дороги – самолёты, машины, поезда. Опять бессонные ночи…

И иллюзия того, что ЭТО НУЖНО. А нужно ли? Кому? Мне? Зрителям? Искусству?! Запомнится или забудется?..

Это ли реальность моего бытия? Или реальность – ДРУГОЕ…

Жизнь моя и моих близких видится мне теперь, как нитка бус. С этой нитки соскальзывает сначала одна бусина, потом другая, третья…

Уходит из жизни папина сестра, потом любимая двоюродная сестра. Бабушка… Отец… Батюшка Алексей… Крёстная тётя Шура… Потерь всё больше. Они всё чаще. Бусин на нитке всё меньше… Бусы всё реже…

И вдруг – нитка лопается… Мамина смерть меняет всё!..

Я – одинокая бусина, закатившаяся в угол. Я никому не видна. Я никому не нужна с такой болью внутри. И есть ли смысл в моём существовании?..

Нам вместе было не всегда гармонично и комфортно. Но мы были вместе – плохо ли, хорошо ли, но – вместе!..

А сейчас?!. Неужели только я, закатившаяся в тёмный угол бусина, так безнадёжно и безвозвратно потерялась? Остальные катятся в уверенности, что так и нужно – они найдутся, их найдут?! Или так же страдают в одиночку?!. Или… для них ничего не изменилось?!.

Я пытаюсь соединить, связать какие-то узелочки, клубочки, но…

Хотя… Дети приезжают на праздники, которые для меня всегда были семейными, – Новый год, Рождество, Пасха… Как я им благодарна! И не столь важно – это их искреннее желание воссоединения или жертва во имя того, чтобы я не задохнулась от боли и одиночества. В любом случае – они в эти минуты рядом. И это хорошо. Ведь их стремление „вырваться из рутины семейных традиций“ возникло задолго до того, как „нитка лопнула“…

А мне мучительно хочется, чтобы „рутина семейных традиций“ не канула в Лету. Чтобы у моих детей и внуков всегда замирало сердце в ожидании Нового года и Рождества, запаха хвои и мандаринов, запаха пирогов и праздника, в ожидании подарков и в надежде на чудо»…

Ещё одна афиша, которой не было при маме, – афиша спектакля «Блюз одинокой бабочки». Этот спектакль мы выпускали с украинскими партнёрами. И я его очень любила и играла до тех пор, пока на Украине не начался этот кошмар, и он стал постепенно отражаться и на партнёрах, и на водителях, и на администраторах, и на организаторах гастролей. А в результате и на спектакле. Исчезло то, во имя чего актёры выходят на сцену, а зрители идут в театр, – таинство творчества… И я ушла…

Маминой фотографии в рамочке тоже не было при маминой жизни. Она стоит на столе, и мама смотрит на меня – молодая и красивая. Её глаза помогают мне, и не так больно, как раньше, когда я входила в эту комнату. Нет, я не свыклась с мыслью, что мамы нет. Произошла сублимация – я понимаю, что ЕСТЬ, только в другом измерении. Больно, что не могу обнять и поцеловать. Но её присутствие я чувствую…

Счастливы те, в чьих семьях всегда чтили память предков и из рода в род передавались семейные ценности, реликвии и предания.

Так случилось в нашей истории, что во многих семьях – по разным причинам – забыли или не интересовались историей семьи, своей родословной.

В девяностые, когда была обретена мнимая свобода, главным завоеванием времени, несомненно, стало то, что начали восстанавливать храмы, и люди перестали скрывать то, что они верят в Бога. Конечно, моментально появилась МОДА ходить в церковь, и телевидение стало показывать государственных деятелей, которые, демонстрируя свою «религиозность», неумело крестились и стояли со свечками в руках. Остроумный наш народ сразу прозвал их «подсвечниками»…