Наталья Варлей - Канатоходка

Я не только подлечила последствия моего нелепого падения, но и очистилась душой!..

Каким образом в театре узнали, что я не только не осталась уродом и инвалидом, но и вполне благополучно и счастливо снимаюсь, – не знаю! Но меня завалили телеграммами, в которых просили вернуться в Москву, так как «сезон открывается спектаклем, в котором вы играете главную роль»! Каково?!!

Я сказала маме по телефону, чтобы она на звонки из театра отвечала, что я близко к этому театру не подойду, мало того, постараюсь обходить его стороной.

И, в общем, так я и поступала – до тех пор, пока в театр им. Станиславского главным режиссёром не назначили Александра Георгиевича Товстоногова.

Придя в театр в качестве главного, Товстоногов вынес на обсуждение худсовета инсценировку книги Герцена «Былое и думы». И сказал, что Герцена будет играть только Владимир Анисько, а его жену, Наталью Александровну Захарьину, – только Наталья Варлей. Ему, не без злорадства, сообщили, что Варлей из театра уволилась. «Значит, будем возвращать!» – ответил Сандро, обладающий жёстким, решительным и деспотичным характером.

Дальше – в течение трёх месяцев я испытывала ежедневный прессинг! Сандро ходил ко мне на Суворовский, как на работу. Приносил варианты инсценировок. Взахлёб рассказывал о том, как и какой он собирается ставить спектакль. И уговаривал, уговаривал, уговаривал…

Я в это время уже пришла в актёрский штат киностудии им. Горького, где снималась, дублировала зарубежные фильмы. И меня вполне это устраивало.

Но Товстоногов предложил мне прийти в театр «на роль». То есть, не уходя из штата киностудии, играть роль Натали, получая за один спектакль значительно больше, чем тогда, когда играла до двадцати пяти спектаклей в месяц. И он сказал, что в спектакле будет только один актёрский состав: если кто-то, не дай Бог, заболел – отмена…

Деньгами соблазнить меня трудно. А вот в роли я умею влюбляться. Сандро раскрыл так много интересных фактов и деталей в судьбах персонажей произведения! И чем больше я погружалась в материал, действительно глубокий и драматургически необыкновенно богатый, тем больше мне хотелось сыграть в этом спектакле.

И в конце концов я согласилась. Начались репетиции…

Я вернулась в театр, который обещала обходить стороной. Хотя и на других, чем раньше, условиях, но…

Нет, нельзя возвращаться на пепелище! Нельзя пытаться дважды войти в ту же воду! Ну, какие ещё подошли бы сюда афоризмы?!.

Я вернулась В ТОТ ЖЕ ТЕАТР, В ТОТ ЖЕ КОЛЛЕКТИВ. Ничего не изменилось. Мне вроде бы и обрадовались, и даже улыбались. Но в улыбке сквозила насмешка – мол: «Что же ты!.. Уходя – уходи!..»

Спектакль получился красивый, сложный и очень драматичный. Роль моя – нежной и наполненной смятением и трагизмом. В спектакле был и любовный треугольник, и страшная семейная драма. Ведь сын четы Герценов, Коленька, утонул вместе с бабушкой, когда потерпел катастрофу лайнер, на котором они плыли…

После спектакля я подолгу не могла прийти в себя…

А между тем булгаковский «театральный роман» в исполнении театра Станиславского продолжался. Обострилось противостояние. Ведь в театре продолжал работать Анатолий Васильев. И кабинеты Товстоногова и Васильева были рядом. У них были абсолютно разные взгляды на театр. У Васильева были «свои» актёры. У Товстоногова – свои. Но Товстоногов был ГЛАВНЫМ РЕЖИССЁРОМ. И какие-то вопросы решались в приказном порядке.

Например, когда заболела Лида Савченко, Васильев просил отменить спектакль «Взрослая дочь молодого человека», заменив его на другой. Ведь он, так же как и Товстоногов, считал, что должен играть один состав.

Сандро упёрся, сказав, что «представление должно продолжаться», и потребовал ввести Алю Константинову – причём в приказном порядке. Васильев подчинился. Аля бесславно сыграла один спектакль. Потом выздоровела Савченко.

Но «принципиальность» Сандро вскоре сыграла против него же. Или против меня. Я заболела, попала в больницу, мне сделали операцию.

Когда я только-только вышла из наркоза, в палату вошла изумлённая медсестра: «Вам звонят из театра и просят подойти. Говорят, что это очень срочно!» Она помогла мне дойти до телефона в коридоре. Звонила… Аля Константинова, которая просила – ни много, ни мало – «продиктовать по телефону»… текст моей роли…

Я положила трубку…

Через два дня в репертуаре стояла «Исповедь». Я позвонила Сандро. «Александр Георгиевич! Как же так?! Ведь вы сами заявляли, что если кто-нибудь из исполнителей заболевает, то спектакль отменяется…» На что Товстоногов спокойно ответил своим вальяжным басом, что теперь не может не поступить «зеркально» – ведь он же заставил Васильева, чтобы его спектакль был сыгран с вводом. «И вообще, – сказал вдруг Сандро, – в труппе считают, что вы, Наташа, должны для себя решить: если играете на сцене театра Станиславского, то должны в нём и работать. У нас нет практики „приглашённых артистов“…» То есть сам перечеркнул все наши договорённости…

Так я покинула театр Станиславского во второй и в последний раз. Я приходила туда спустя несколько лет – меня приглашал на свой юбилей и бенефисный спектакль Володя Коренев. Посмотрела спектакль, посидела на банкете. Новый директор театра снова завёл разговор о моём возможном возвращении. Но – нет!.. Та же атмосфера. Те же глаза…

И все лучшие артисты театра его покинули, уйдя кто в другие московские коллективы, кто в кино…

Эта книга прочитана и закрыта. Когда я прохожу по Тверской мимо «Электротеатра „Станиславский“», сердце не ёкает, хотя я проработала в этом здании десять лет и сыграла здесь свои лучшие роли. К сожалению, кроме «Повести об одной любви», мои спектакли на плёнку не были записаны, поэтому можно только поверить мне на слово…

Я получала много предложений из разных театров. Но отказывалась. Боль долго мешала мне даже представить себе, как я прихожу в новый коллектив. Статус «свободного художника» меня вполне устраивал.

А потом наступило время, когда театральные залы опустели, – девяностые годы. Моду стали диктовать «малиновые пиджаки», вкус которых требовал «хлеба и зрелищ». Мнимая свобода привела к чудовищному кризису в кино и театре. Все запреты были сняты, а потому на сценах театров и на экранах стало твориться такое!!!

В «нулевые» вошла мода на антрепризу, которая не очень-то котировалась у театралов. Чаще всего это были дешёвенькие пьески для невзыскательной публики, наскоро слепленные в спектакль с известными, как стали говорить, «медийными лицами», то есть с теми, кто «не вылезал из телевизора». Действительно, многие из спектаклей были откровенной халтурой – два стула на сцене и два актёра. Но зрители на спектакли бежали – не только чтобы «отдохнуть и расслабиться», а чтобы «хоть посмотреть» на любимых артистов, которые в девяностые исчезли с экранов…