Лев Тихомиров - Тени прошлого. Воспоминания

Теперь оставалось избрать нового президента, и на этом вопросе снова разгорались жгучие страсти. С точки зрения охраны республики наиболее вероятным кандидатом казался Жюль Ферри 7. В это время уже разгорался буяанжизм. Имя генерала Буланже* уже гремело по Франции, а около него сплачивались не только те, которые были недовольны данными формами республики и злоупотреблениями ее деятелей, но и враги республики вообще, разного рода монархисты. Генералу Буланже, тогда состоявшему военным министром, необходимо было противопоставить человека крупного, умного и энергичного. В этом отношении никого выше Ферри не было, а как республиканец он стоял выше всяких сомнений. Но он потерял всякую популярность в массах народа. Его не терпели как сторонника колониальной политики, которая требовала дорогостоящих военных экспедиций и была связана с множеством спекуляций. Одна мысль о том, что Ферри, творец колониальной политики, станет президентом республики, приводила в ярость огромные массы населения. Сторонники монархии также никого не боялись сильнее, чем Ферри. Поменять Греви на Ферри — это было бы слишком глупо. И вот вокруг Ферри разгораются страсти, на минуту умиротворенные падением Греви.

Конгресс, то есть соединенное собрание палаты депутатов и сената, съехался для избрания президента 3 декабря 1887 гола в Версаль. Тихий и безлюдный городок оживился. Прибыло много парижан, среди которых мелькали очень мрачные и подозрительные фигуры. Сильно опасались, что Ферри сделается жертвой простого убийства. Но следует с казать, что он держал себя очень мужественно и проходил среди этих скоплений народа с полным хладнокровием. Опасались, что из Парижа могут двинуться на Версаль целые революционные толпы. Вообще, настроение на конгрессе было очень тревожное. Но партия Ферри была так сильна, что на первом голосовании за него было подано все-таки 213 голосов, хотя 303 голоса тут же было подано за Карно 9. Если бы выборы производились свободно, не под давлением страха революции, то президентом стал бы, конечно, Ферри. Но на перерыве заседаний, в горячих совещаниях членов конгресса, взяло верх убеждение, что выбирать приходится только Карно, главным образом как человека доказанной честности и чуждого финансовых и промышленных спекуляций. На втором голосовании он и получил громадное большинство голосов.

Итак, «вкпьсоновщина» была ликвидирована. Возвратившись из Версаля в Париж, я сам в тот же час заметил, насколько умиротворилась городская атмосфера. Но собственно буланжистское движение не было ни ликвидировано, ни умиротворено.

Что такое представлял буланжизм, который и теперь кажется большинству явлением странным, как бы абсурдным? Я не знаю, каковы стали французы в настоящее время, после долгих десятилетий республиканского режима, но в те времена они совсем не были республиканцами, и в этом разгадка буланжизма, как в его эффектном развитии, так и в падении. Французы — говорю о том, каковы они были тогда, — народ свободолюбивый, полный сознания прав человека и гражданина, но они любят единоличную власть, верят только в нее, считают ее лучшей охраной той свободы и прав, которыми так сильно дорожат. Это не значит, чтобы они были монархистами, так как у них чрезвычайно слабо чувство легитимности. Но они любят власть единоличную, сильную, блестящую, энергичную, а лучшим символом ее является генерал. Это народное чувство и окружило ореолом генерала Буланже, единственного человека, из которого фантазия могла создать себе героя, достойного представителя народного идеала. Это была только фантазия, и, когда она распалась, буланжизм пал. Но пока она жила — «le brave général» сделался каким-то идолом огромных масс. Около него орудовали, конечно, и монархисты, но за него было немало и социалистов, за него были, коротко сказать, все враги парламентарного всевластия, то есть основного принципа Третьей республики.

Генерал Буланже имел все внешние качества и условия для приобретения популярности, но не имел никаких крупных политических способностей. Многие его называли ограниченным человеком. Мои личные впечатления вполне это подтвердили. Я его видел, го есть беседовал с ним, только раз, но этого было достаточно. Он говорил величайшие банальности и пустейшие фразы с видом до глупости глубокомысленным. Сама наружность его при разговоре личном, в кабинете, выражала полную посредственность ума и чувства. Лицо, добродушное, с очень крупными чертами, было, пожалуй, довольно красиво, но крайне неинтеллигентное. Я вышел от него с полным убеждением, что такой человек, конечно, не способен ни к какой крупной политической роли.

Но эта посредственность лица, конечно, исчезала при параде. Буланже был высокого роста, плотен, строен. На коне, в мундире, в шляпе с плюмажем, особенно при разных регалиях, он был чрезвычайно эффектен. Он выдавался крупным, ярким пятном на линии войск, заметный, легко отличимый. Военная привычка командовать придавала его лицу повелительное выражение, совершенно исчезавшее в обстановке гражданской и домашней. Лично он был храбрый офицер, умело распоряжавшийся в небольших операциях. В крупных он никогда не бывал. Свою военную среду он знал и любил, умел хорошо обращаться с солдатами. Его любили в армии. Он был силен, вынослив и, став министром, имел всего сорок восемь лет от роду. При близком знании характера французского солдата, каким был и сам, Буланже имел достаточно ума для того, чтобы понять умное и глупое в военных уставах, и все, сделанное им в этом отношении, было целесообразно. Реорганизация войск республики была произведена сначала в виде рабского подражания прусскому уставу. Буланже произвел ряд изменений. Так, например, он сильно увеличил дистанцию, с которой подвигающиеся перебежками войска бросаются в атаку. Немец боится рисковать под пулями, а пылкий француз с увлечением перебегает дистанцию, приводящую наступающего немца в смущение. Да и все реформы Буланже, более сложные и крупные, были умны и удачны. Надо только сказать, что они задуманы и совершены рядом талантливых штабных, особенно генералом Мирибелем 10, который официально стоял на втором плане иерархии только потому, что был убежденным орлеанистом, тогда как другие генералы оставались бонапартистами. Между тем Буланже считался республиканцем. В действительности он не имел никаких ясных политических убеждений. Что касается реформ, его заслуга состоит в том, что он не помешал работе Ми-рибеля. Слава же досталась вся генералу Буланже, даже в армии, не говоря уже о Франции.

Моментом, когда Франция окончательно почувствовала в Буланже своего героя, было дело IIIнебеле. Шнебеле, эльзасец ролом, был пограничным французским чиновником и под прикрытием этого — ловким военным шпионом. Выследив эту роль его, пруссаки много раз старались захватить его, но Шнебеле оставался неуловим и ускользал из их рук как угорь. Наскучивши этой бесплодной игрой, пруссаки захватили его на французской территории и перетащили к себе. Таков был инцидент, в котором проявились и наглость Пруссии, и ее глубокое презрение к побежденной Франции. Но Буланже при отсутствии ясных политических убеждений был глубокий патриот и, не имея понятия о дипломатии, был французский солдат, полный чувства чести. При первом же известии о случае со Шнебеле он, не дожидаясь никаких разрешений Совета министров, моментально двинул на границу все небольшие военные силы, какие имел под рукой. Я жил тогда в городке Ле-Ренси и видел проезжавшие французские батальоны, видел отношение населения к этому выступлению. Все понимали, что это угроза войны страшной Пруссии, все были серьезны и озабоченны, но у всех виделась решимость на грозное испытание, которого требовала затронутая честь Франции. Дело обошлось благополучно. Смелый самовольный поступок военного министра придал силу дипломатическому протесту Франции, и Пруссия уступила. Шнебеле был освобожден.