Лев Тихомиров - Тени прошлого. Воспоминания

В таком же роде был его приятель, хотя много старше его, — Жеган Судан. Это был чрезвычайно талантливый писатель и предприимчивый, очень умный человек с большими знаниями. Я не знаю, на какие средства он жил, но иногда имел деньги и, как говорят, любил тогда кутнуть по всей тонкости парижского прожигания жизни. Но потом это ему надоедало, и он исчезал куда-нибудь подальше, в неведомые страны. Ум его французски тонкий и наблюдательный, он хорошо знал жизнь и людей, со всем скептицизмом такого знания. Так вот, он оказался католиком, и притом, видимо, хорошо изучал верования, знал и догматы, и религиозную философию своей Церкви, и вообще религиозные точки зрения освещали для него его личное существование.

К политическому строю Франции он относился отрицательно. Как-то, возражая на его критику французского республиканского строя, я заметил: «Ну однако же надо иметь свободу». Он насмешливо скривил губы: «А что же вы хотите делать со свободой?» Я указал ряд случаев, когда мне для действия необходима свобода. Но находившийся тут же Поль Адан возразил: «Вы хотите сказать, что вам нужны известные право, гарантированные права. Это очевидно, но какое же отношение они имеют к свободе?»

На общую почву свободы по существу се перевел разговор и Жеган Судан. По его рассуждению, нам со́ свободой нечего делать. Мы ее не можем направить на собственное благо, и нам для этого нужна вовсе не свобода, а, напротив, руководящая рука, которой

бы мы подчинялись. Я пытался поставить спор на религиозную почву, так как реальность свободы, а следовательно, и ее необходимость составляют идеи существенно христианские. Но Жеган Судан остался неуязвим. «Вы, православные, еретики», — заявил он и указал на религиозную необходимость не свободы, а дисциплины. В отношении дисциплины французские католики, каких пришлось наблюдать, все одинаковы. Руководители их Церкви удивительно умеют внушить идею дисциплины, и католики не только подчиняются, но и желают подчиняться. Основные черты их, бросающиеся в глаза, — это дисциплина, твердость исповедания своей воли и прозелитизм .

В этом духе воспитывается само духовенство и дает мирянам пример. Это заметно по каждой мелочи. Несколько раз мне приходилось видеть семинаристов, целым отрядом, в несколько десятков человек, проходящих по улице. Эти дюжие молодые парни в своих длинных черных подрясниках привлекали к себе внимание всей публики, и внимание, конечно, неблагосклонное: они проходили сквозь строй насмешливых взглядов и замечаний. Но это их нимало не смущало, они шли спокойно и бесстрастно, как будто кругом их никого и не было. Еще более удивляло меня спокойствие босоногих монахов, не помню, францисканцев или бенедиктинцев. Их непокрытые головы и ноги, совершенно босые, кроме подошвы, вместе с какими-то коричневыми рясами составляли на парижской улице действительно странное зрелище. Публика их бесцеремонно оглядывает, слышатся иронические фразы. Но монах идет невозмутимый, покойный, не обнаруживая ни малейшего смущения. Это самообладание прямо поражало.

Проходя по Люксембургской аллее около обсерватории, я нередко встречал прогуливающегося монаха с молитвенником в руках, куда по большей части и были устремлены его взоры. Проходящая публика посматривала на него с нескрываемой насмешливостью. Ясно было, что на него смотрели как на лицемера, который воображает обмануть публику, будто бы он действительно читает свои молитвы. Но монах продолжал медленно шагать и смотреть на свой молитвенник. Ему полагается прочитать молитвы, он читает, и какое ему дело, что по этому поводу думает публика! Он не обращал на нее ни малейшего внимания, без всякого вызывающего вида, без смущения, совершенно как будто он прочитывал свои молитвы в саду своего монастыря.

Нигде католик не прятался, не стыдился быть самим собой, и словами, и костюмом, и исполнением обязанностей веры исповедовал эту веру. Это своего рода проповедь. Но и прямой прозелитизм глубоко внедрен в католике. Когда мы жили в Ле-Ренси, к

нам приехала одна русская эмигрантка, т-11с Ландакурова, которой хотелось поступить в зубоврачебную школу, а для этого сначала выучиться свободно говорить по-французски. Денег у нее, конечно, было немного. Моя жена придумала поместить ее в пансион общины сестер милосердия, находившийся в нашем городке. Bonnes sœurs (монашки) были очень милы и приличны, в общине соблюдались величайшая чистота и порядок, а за комнаты, со столом, община брала чрезвычайно дешевую плату. М-11е Ландакурова и поселилась б этом пансионе, где в разговорах с болтливыми сестрами действительно очень скоро обучилась языку. Но эти милые bonnes sœurs чуть не с первого же дня стали обращать ее в католичество. М-11е Ландакурова тогда была совершенно неверующая, она не стесняясь хохотала по поводу миссионерства сестер. Но те нс смущались и продолжали свое. Они выражали ей свою горесть по поводу того, что душа такой хорошей барышни должна будет пойти в ад, удивлялись, как она не может понять благ истинной веры, расхваливали особенно доброго святейшего отца. Однажды как-то римский папа прислал по какому-то случаю свое благословение и отпущение грехов верующим. Bonnes sœurs тотчас стали охать о том, что бедная т-Ие Ландакурова не имеет участия в этой благодати и что милость святого отца не может на нее распространиться… Может быть, эта наивная искренность веры не осталась даже без некоторого влияния: хоть ш-Пе Ландакурова и не перешла в католицизм, но муж ее (она скоро вышла замуж) передавал мне года через три, что она сделалась очень религиозной, посещает церковь и так далее.

Без сомнения, те годы, к которым относятся мои воспоминания, были временем поднятия религиозного чувства во Франции, как это говорил тогда и наш соотечественник отец Мартынов, состоявший в ордене иезуитов. Mo, во всяком случае, тогда католицизм казался силой очень могущественной. Не знаю, как дело обстоит теперь, но от некоторых лиц мне приходилось слышать, что и теперь верующих во Франции очень много и что католическая Церковь очень успешно борется против атеистической политики республики.

Приблизительно в 1906 году я рассказывал в семейство академика Клавдия Петровича Степанова свои воспоминания о силе католичества во Франции. Француженка, гувернантка детей Степановых, заметила мне: «Но, мсье, и сейчас то же самое. Послушайте, что пишет мне сестра». И она прочла обширные отрывки из письма сестры, сообщавшей разные новости, не помню, из Дижона или Лиона. Крупнейшим событием было посещение города каким-то архиепископом, и то, что описывалось в письме, превосходило вес, что я сам видел во Франции. На торжественную встречу архиепископа собрались толпы народа, больше ста тысяч человек. Письмо