Лев Тихомиров - Тени прошлого. Воспоминания

В Феодосии было несколько наших батарей, которые немедленно стали отвечать на бомбардировку неприятельских судов, и это артиллерийское состязание происходило при самых невыгодных для флота условиях. В море было сильное волнение, которое не давало неприятельским судам брать верный прицел. Они от качки то не-добрасывали, то перебрасывали свои ядра. Отец рассказывал, что это было очень интересное зрелище. Залпы всем бортом то попадали в воду, не долетая до берега, то переносились далеко за город. Наши же батареи имели, конечно, возможность брать верный прицел. Неприятельские суда через несколько времени поняли, что бесполезно отдают себя на расстрел, и ушли в море, отказавшись от попытки десанта и захвата «Филомелы».

Этот случай показывает, как велики были слабые стороны орудийного огня во флоте, пока не были изобретены способы парализовать действие качки на правильность прицела.

Итак, бомбардировка не только не причинила никакого вреда батареям, но и в город залетело только несколько случайных бомб. Однако на первое время неприятельская пальба вызвала в городе страшное смятение. Жители бросились бежать в поле, захватывая с собою вещи поценнее. Произошло нема́ло и комических сцен. Одна обывательская семья только что уселась обедать, когда раздался гром канонады. Отец семейства до того перепугался, что лишился всякого рассуждения. Он схватил со стола горшок щей и опрометью бросился бежать за город с этой драгоценностью. Только очутившись в чистом поле, он наконец опомнился и, бросив о землю с досадой свой горшок, возвратился домой спасать более важные вещи. Впрочем, переполох был непродолжителен. Увидав безвредность неприятельской пальбы, жители успокоились, а когда пароходы ушли в море, общее ликование сменило недавние страхи.

К 1855 году соотношение сил на театре военных действий совершенно определилось. С самого начала борьбы было ясно, что единственный шанс на победу нам могло дать наступление в Европейской Турции, где уже Дибич 4показал нам дорогу до самого Адрианополя. Если бы мы могли угрожать Константинополю, союзники не могли бы и подумать высаживаться в серьезных силах на крымские берега и весь план войны был бы поставлен как-нибудь иначе. Но Австрия отняла у нас возможность наступления за Дунай и угрозой войны принудила нас стать в оборонительное положение, в котором мы никоим образом не могли оказаться победителями. Правда, мы вели наступление от Закавказья и уже осаждали Карс — этот турецкий Севастополь, который турки обороняли с таким же упорством, как мы свой Севастополь. Но даже по взятии Карса дойти от него до Константинополя было так же далеко, как англо-французам — от Севастополя до Москвы. Итак, никакого решительного удара мы не могли нанести союзникам. В крымской же обороне обозначилось не менее ясно, что при самых напряженных усилиях мы не в состоянии выбросить неприятеля с нашей территории. Он превосходил нас не только в военно-техническом отношении, по качеству оружия и снарядов, но даже численно, так как морем подвозил войска гораздо успешнее, чем мы по своим непроходимым путям сообщения. При таких условиях наших сил едва хватало на героическую оборону Севастополя, падение которого у нас, однако, давно предвидели как неизбежное.

К этому следует добавить, что Россия должна была напрягать все силы для борьбы. Приходилось держать войско по всем границам, и к концу мы выставили 2,5 миллиона человек регулярного войска и ратников. Государственные доходы были ничтожные. В 1854 году мы имели 260 миллионов дохода, в 1855-м — 264 миллиона и к 1856 году 353 миллиона, а расходы требовались огромные, так что бюджет сводился с тяжкими дефицитами: в 1854 году — 123 миллиона, в 1855 году — 261 миллион, а в 1856 году — 265 миллионов дефицита. Торговля вывозная падала при общей блокаде страны. Кредита нельзя было иметь в самых богатых странах — Англии и Франции. Словом, положение страны становилось критическим.

Однако и союзники не могли себя поздравить с большими успехами. Они преодолевали сопротивление России тоже лишь с величайшим напряжением сил и не могли добиться, в сущности, никакого решительного превосходства. Все их усилия сосредоточились на Севастополе, который как клад не давался им в руки. Да чего они могли ожидать даже после победы в этом отдаленном уголке безграничной России? Этот удар ранил только кожу ее, но не задевал никаких важных органов, и если бы союзники, одолев наконец Севастополь, вздумали идти далее в глубь страны, то могли на своем пути встретить еще целый десяток других Севастополей, так же упорно обороняющихся. Союзники одержали несколько побед, но все они были частичные и не клали основания для победоносного окончания войны.

Таким образом, окончание этой бесплодной бойни становилось все более желательным для обеих враждующих сторон. Но для союзников предварительное овладение Севастополем являлось вопросом чести. Для русских таким же вопросом являлась его оборона. Союзники никак не могли кончить войны без каких-нибудь уступок со стороны России, а Николай Павлович ни за что не хотел признать Россию побежденной и не пошел бы ни на какие уступки. Он привык видеть гегемонию России в Европе и считал бы себя обесчещенным, если бы признал это первенствующее положение ниспровергнутым. Пока жив был Император Николай I — мир был немыслим, потому что Россия не могла победить и не хотела признать себя побежденной. Для преемника Николая Павловича возможность выпутаться из этого сложного положения была гораздо легче. Он не руководил политикой, приведшей к войне, не начинал войны, а потому мог без порухи своей чести выразить желание мира и даже сделать уступки, ответственность за которые падала не на него, а на его предшественника.

По совокупности обстоятельств жизнь Императора Николая Павловича становилась в полное противоречие с тем, что было необходимо для блага России, то есть с окончанием истощающей ее войны, не сулящей ничего не только хорошего, но даже сносного. И он —* умер.

Тогда все говорили, что он приказал врачу дать себе ада. Официально он скончался от паралича легкого — последствия воспаления, схваченного на смотру войск. У Устрялова 5, в приложении к его «Истории России», есть даже подробное описание его смерти. Это воспаление нс исключает возможности самоотравления. Человек с таким характером мог искать смерти, когда убедился, что жизнь его потеряла смысл и стала вредна для государства.

Как бы то ни было, он скончался 19 февраля 1855 гола. После этого мир был заключен только через год, но уже в начале 1855 года, среди продолжающегося взаимного истребления сотен тысяч человек, в воздухе запахло миром.

Союзники не могли и думать о ликвидации войны, не взявши Севастополя. В русских интересах было, напротив, развить всю силу сопротивления для того, чтобы неприятель видел, как невыгодно продолжать войну. Преемник Императора Николая, всей душой желавший выпутаться из этой бойни, не мог слишком обнаруживать этого желания, чтобы не портить почвы для мирных переговоров. Но Севастополь наконец пал 27 августа 1855 года. Это спасало честь союзников. Л через несколько месяцев пал и Карс — 28 ноября 1855 года. Это давало компенсацию чести России. К концу года завязались через нейтральных посредников переговоры о мире. Они шли медленно, потому что Александр II не хотел показать настоятельной потребности для себя мира и старался выторговать возможно более выгодные для России условия его. Наконец Парижский трактат 30 марта 1856 года покончил истребительное международное столкновение.