Алиса Коонен - Страницы жизни

В отсутствие Анны в квартиру, где она живет, врывается группа фашистских солдат и один из них зверски убивает ребенка. Вернувшись домой и найдя сына убитым, потрясенная горем Анна теряет рассудок. Взяв на руки мертвого ребенка, она бесцельно бродит по опустевшему городу. На улице пьяные фашистские солдаты обступают ее, один из них выхватывает у нее труп мальчика. Это новое потрясение внезапно возвращает сознание Анне.

Немецкий комендант, узнав, что Мартынова — прославленная русская актриса, разыгрывает перед ней гуманного, культурного человека, большого любителя театра, искусства. Цель его ясна: он хочет заставить Мартынову перейти на сторону фашистов, чтобы использовать ее имя в интересах пропаганды. Но она, разгадав намерения коменданта, вступает в смелую и опасную борьбу с ним. В этой хрупкой, раздавленной горем женщине подымается огромная сила. Она будет бороться своим оружием — искусством актрисы. Мартынова разыгрывает обманутую жену, она ищет защиты у победителей, она хочет играть спектакли для своих новых друзей. Между тем от партизан она получает сведения о предполагающемся дне штурма города Советской Армией. В ее голове созревает смелый план: обезвредить в этот день фашистское командование.

… В театре объявлен парадный праздничный спектакль. Немецкому командованию рассылаются пригласительные билеты. Когда открывается занавес, на сцене вместо персонажей пьесы появляются вооруженные бойцы нашей армии и партизаны. Фашисты бросаются к дверям, но все двери оказываются запертыми снаружи. Фашистское командование — в мышеловке…

Финал этого спектакля имел два варианта: в первом Анна погибает во время жестокой схватки, сраженная выстрелом коменданта, во втором, который был утвержден окончательно, комендант, не успев спустить курок, падает от пули советского бойца.

Душевный мир Анны Мартыновой был мне понятен и близок. Образ ее легко складывался в моем воображении. Роль привлекала богатейшей амплитудой чувств — от глубокой подавленности материнским горем, от полного бессилия, почти безумия — до сложной игры, состязания с опытным, умным гестаповцем. Победить или умереть! Это решение подсказывает Анне не расчет, не рассудок — оно приходит в результате напряжения всех ее душевных сил, всех чувств, обостренных опасностью и страстной ненавистью к захватчикам. Я хорошо знала, что многие из прославленных героинь Отечественной войны не родились героинями и даже не подозревали в себе тех качеств, которые проявлялись потом, в решающие минуты борьбы, и делали бессмертными их имена.

Когда я в первый раз прочитала пьесу, меня так увлекли отдельные сцены, блестяще написанные Паустовским, что я не заметила серьезных просчетов в самом ее построении, в развитии действия, в психологии действующих лиц. Только на следующий день, прочитав ее, я поняла, что это пока еще не пьеса, а фрагменты к ней.

Александр Яковлевич и Паустовский снова энергично взялись за работу. Но неожиданное обстоятельство перевернуло все планы: Паустовским пришлось уехать в Москву значительно раньше, чем они предполагали. Прощание наше было грустным. Помимо того, что работа не была доведена до конца, нам было очень горестно, просто по-человечески, по-дружески, расставаться с Константином Георгиевичем. За короткий срок совместной работы мы сжились и подружились. В последнюю минуту, перед самым отъездом Паустовских, пьесе было дано название «Пока не остановится сердце…». После их отъезда стало как-то пусто.

Во второй наш сезон в Барнауле возникли большие трудности с репертуаром: количество спектаклей увеличилось, а труппа, сформировавшаяся в эвакуации, оказалась малочисленной, особенно в мужском составе. Случалось, что одному актеру приходилось играть в спектакле по две роли. Александр Яковлевич много раз писал в Комитет по делам искусств, добиваясь разрешения пополнить труппу, но ни к каким конкретным результатам эта переписка не привела.

Александр Яковлевич заболел острым воспалением печени. Положение было тяжелым. Для нас обоих было большим ударом то, что в связи с болезнью Александра Яковлевича срывалась наша поездка на фронт.

В те дни мы все поражались мужеству Александра Яковлевича. Не считаясь с болезнью, с высокой температурой, вопреки запрещению врача подниматься с постели, он продолжал работать. Репетиции велись у нас дома, сидя в кресле, он работал с таким запалом, что это заражало и увлекало актеров.

Очень обрадовала нас присланная Вишневским новая пьеса «Раскинулось море широко…», написанная им вместе с А. Кроном и В. Азаровым. Веселая музыкальная комедия, с прекрасно разработанной остроумной интригой, великолепно расходилась по ролям в нашей труппе, и Александр Яковлевич незамедлительно включил ее в работу. Так как болезнь не давала ему возможности осилить одновременно репетиции двух пьес, он привлек к постановке «Раскинулось море…» А. З. Богатырева. В качестве композитора был приглашен молодой, тогда никому еще не известный ученик Д. Д. Шостаковича Г. В. Свиридов. Приезд Свиридова в Барнаул внес в театр веселый, бодрый дух. В гостинице не было свободных комнат, и его поселили в моей театральной уборной. В связи с этим наша милая, смешная уборщица Нина Овчинникова окрестила его моим «питомником». В небольшом закутке моей уборной «питомник» чувствовал себя превосходно, бешено работал и очень быстро написал к спектаклю очаровательную музыку.

Александр Яковлевич, невзирая на протест врача, присутствовал на генеральной репетиции, на премьере и утверждал потом, что спектакль воздействовал на его самочувствие куда надежнее лекарств. Спектакль имел большой успех: он прошел в нашем театре около тысячи раз. Великолепно играли в нем Беленькая, Имберг, Яниковский, Хмельницкий.

После выпуска «Раскинулось море широко…» все силы театра сосредоточились на подготовке спектакля «Пока не остановится сердце». Работа была напряженной: пьеса оставалась сырой, неотделанной. У меня состояние было нервное, взбудораженное: наступил тот период в работе, когда актер уже находится полностью во власти роли, во власти образа и все личное мешает, отступает на второй план, но как раз в те дни я особенно волновалась за Александра Яковлевича, когда видела на репетициях его исхудавшее, неестественно пожелтевшее лицо.

Иногда по вечерам, когда Таиров репетировал, я, чтобы дать разрядку душевному напряжению, убегала из дому. Невдалеке от нас была небольшая площадь. Жгучий мороз, огромные снежные сугробы, в которых тонули валенки, резкий ветер… И только вдали, в окне какого-то маленького деревянного домика — всегда приветливо мигающий огонек. На краю площади огромный черный рупор громкоговорителя, врезывающийся чуть не в самое небо, передавал последние вести с фронта, а потом неслись в воздух военные песни. Мысли мои уносились в другой мир, в мир великой муки и великого мужества людей. Слушая песни, я плакала, плакала громко, навзрыд, зная, что никто меня не слышит… Домой я возвращалась притихшая. Сидя у постели Александра Яковлевича, я тихонько напевала ему «Темную ночь» или «Прощай, любимый город» — песни, которые он особенно любил…