Игорь Карпусь - Своё и чужое: дневник современника

Старый год провожал добрым словом. Там осталось и первое удачное выступление в университете, и июньские ночные откровения, и «Жизнь Арсеньева», и блаженный месяц у моря на раскопках, и, наконец, ещё один шаг к духовной зрелости. Отличный год! Читал ребятам Лермонтова, неумело танцевал, играл в «ручеёк» и вообще дурачился. В группе было 120 школьников, многих я завоевал, а со старшими поговорил доверительно. Чувствуется в них добрая закваска, но встречаются и совсем дички. Среди людей шлифую поведение, приноравливаюсь к разным типам.

Москва смахивает на вертеп, вся из людских муравейников, течёт, оглушает, давит. Я там, как рыба на льду, страшно устаю и в душе проклинаю условия современного существования. Большой город — беда, которую поправить, наверное, не удастся. Привез новые записи. Слушал «Арлезианку» и дрожал от восторга.

7 января. «Моцарт и Сальери»: людей надо оценивать и по уму сердца. Встретил школьную подругу с сыном. Упоение счастьем в глазах, голосе, жестах.

В библиотеке подавленное состояние. Тысячи лет сгустились в сотне томов. Люди изначально были талантливы. Можно сказать: от рубила до спутника. Но нельзя сказать, от наскального рисунка до Пикассо. Получится арифметика, глухое невежество. Восприятие жизни в искусстве всегда было неподражаемо изумительным.

Речь может идти о разных характерах и способностях. Но все, без исключения, обязаны учиться, совершенствоваться всю жизнь.

Тогда не будет полярного различия между индивидами, полнее можно выявить себя в обществе.

19 января. Читал урывками, между учебниками, «Живых и мёртвых». Когда дошёл до того места, где 300 измученных людей с боем выходят из окружения, то не сдержался и заплакал. Что все мои переживания и сомнения по сравнению с тем огромным и жгучим чувством, охватившим миллионы людей в первый же день войны! Что значат все мои размышления о жизни и смерти, которые тогда вмиг обесценились, а Синцов, Серпилин, маленькая докторша, старик сумели подняться выше убеждений эгоистичного рассудка. Без мёртвых не было бы живых, совести, чести, великодушия. И для меня минувшая война то же самое, чем для Герцена был 12-й год. Она закалила, открыла глаза, помогла во многом разобраться и им, и нам. Я задаю себе те же вопросы, которыми мучились в 41-м. Но важно и другое. Мои отцы не прятались за глубокомысленные навязчивые вопросы, когда увидели за ними неизбежное.

5 февраля. Довольно скучная и однообразная сессия. Получается, что не люди идут к знаниям, а знания навязывают им. Встретился с Сашей. Он всё тот же, скептик и немножко циник. Смотрел с сожалением.

18 февраля. Превосходный день. Ярко-синее море, прозрачные дали, чёткие громады гор со снежными прядями. Публика выплеснулась на улицы — наслаждаться покоем, теплом, вниманием. По утрам самозабвенно поют скворцы, ночами эстафету принимают коты. Все любят, я только наблюдаю.

Трудно дается курсовая. Куда проще составлять произвольные компиляции. Но ведь надо же узнать и проверить себя по-настоящему. Читаю трилогию Федина. Хороша.

10 марта. Сестра затащила на молодёжный «огонёк», до сих пор не приду в себя. Шабаш, полный непристойностей и безвкусицы. Девицы в платьях-халатах, с влажными губами, откровенными взглядами и манерами; парни, скучные, пресыщенные, развязные и играющие под мужественность. Пили, вставали и толклись среди столов, снова пили, хлопали стаканы и бутылки, швыряли друг в друга хлеб и огрызки, закатывались безобразным смехом и снова вожделели.

По газетным статьям все учатся, читают Пушкина, увлекаются музыкой и спортом Какая чудесная растет молодёжь! Разве в системе бездарности «огонёк» выделяется, когда кремлёвская сцена то и дело превращается в смотр народной верноподданности.

«Манон Леско». Для умного де Грие есть любовь и всё остальное. Какая сила презрения к этому миру! Порочные Манон и Грие заставляют его служить своей страсти. Можно ли было злее и человечнее написать книгу? Кто любит безумно, тот уже гений. Но ведь любить надо уметь, это узел, который завязывается постепенно.

Прошло слащавое 8 марта. Особенно не люблю сей праздник, насквозь лживый и игрушечный. Тронул фильм «Бабье царство». Наверно потому, что и тысячной доли страданий не выпало. Легко жить. За меня досыта наработались и наплакались. А мне остаётся морщить лоб и проповедовать, что каждый трудись по силам и способностям. А кому ведомы мои силы и способности, кто в них нуждается? Что есть, чувствую, и то вымирает. По-старому жить не хочу, по-новому — не знаю. Остаётся накапливать в себе.

15 марта. Читал текст новой экскурсии коллегам. Глухое невежество и разница в душевном настрое: «диалог Чехова и Книппер утомителен, надо сократить; не упомянуты многие писатели, посетившие город» и т.п. Многих можно понять, но не оправдать. Стараюсь быть простым и внимательным.

Шум вокруг «Нашего современника». Ничего не скажешь, честный, открытый фильм, но запоздал лет на пять, если связывать его с конкретным временем. А вообще следует отнестись спокойно. Он в лоб бьёт, хотя и не без пользы.

7 апреля. Ночи стоят мягкие, нежные, благовонные. Полупрозрачное небо, засеянное звёздами. Днём жарко. Гудят пчёлы, с кончиков виноградных лоз срываются капли сока.

Был в Ленинграде. Его красота чрезмерна и парадна. В глазах рябит от золота, лепки, роскошных драпировок. Бездна вкуса и изобретательности, да всё на один манер и чужое. В Эрмитаже долго сидел перед «Блудным сыном». Как сумел Рембрандт нехитрым сюжетом сказать людям об их главной беде и радости? Ходят они разными дорогами, ищут призвание и успех, терпят поражения, мучаются, прозревают... И какими бы ни чувствовали себя сильными и независимыми, вдруг неотступно возникает потребность в милосердии и прощении, в том, что в юности кажется лишним и старомодным. Какая сила держала наш фронт? Она исходит от рук библейского старца.

В вагоне услышал историю мародёра. В войну он снимал деньги с трупов, вместе с женой отмывал их и сушил на солнце, складывал в ящик. Купюры быстро накапливались, и мародёр подумывал уже о конце войны. Но не дождался: подорвался на мине, когда выворачивал карманы очередного трупа.

18 апреля. «Исповедь» Руссо достойна глубочайшего уважения. Я подписываюсь под этой смелой и человечной книгой. Могу сказать теперь тем, кто хочет разобраться в себе и других: читайте «Исповедь». Всегда есть теоретики, которые интимные переживания и возмужание человека в одиночестве объявляют низменными и ненормальными. Наверно, подобная философия внушается им свыше. Чем можно руководствоваться, разделяя на правильное и неправильное то, что присуще человеку органично? Благодаря усердию этих писателей, выработалась даже чёткая классификация нравственного и безнравственного для внутреннего мира. Мы терзаемся угрызениями искусственной совести. Руссо сбросил псевдоморальные оковы и показал человека в его истинном движении и росте.