Кирсан Илюмжинов - Терновый венец президента

Чтобы как-то разнообразить свои нудные обязанности, я придумывал самые невероятные, самые фантастические истории.

Вот я мою в доме пол. Пол сделан из досок, которые привезли когда-то из уссурийской тайги. И никто не знает, что много лет назад китайский контрабандист, умирая, начертил на дереве план, где зарыто золото. Сейчас я проведу мокрой тряпкой по доске, и проступит тайный шифр…

Вот я купаю маленького брата и вдруг…

И уже домашние обязанности не кажутся мне скучными. В каждой обыденности кроется таинство. Впоследствии я много раз прибегал к этому приему и давно всем опротивевшую работу делал легко, с удовольствием, четко и быстро. Великий закон любого дела – страстно желать это дело сделать. Будь любопытен, задавай себе вопросы каждую минуту и ищи ответ. Сколько шагов от дома до школы? Сколько мужчин и сколько женщин встретятся по пути? Кто они по профессии? Можно ли по тому, сколько завозят-хлеба в магазин, вычислить, сколько людей проживает в городе? А как определить время по длине своей тени? Сколько вдохов и выдохов надо сделать, пока добежишь до молочной кухни?

Любопытство двигало мной, более того, оно вошло в привычку. Из-за этого мне часто попадало. Вот я ловлю курицу, она бьет крыльями, издает пронзительные, истошные звуки. Я открываю ей клюв: что там у нее внутри так квохчет? Что за устройство такое?

А почему собака не может пить воду глотками? С полной кружкой воды я иду к собаке, открываю пасть, вливаю туда воду. Добродушный пес звереет. Да, дорога в ад вымощена благими намерениями. С разорванными штанами, галопом я мчусь к дому. За мной несется разъяренный пес…

Я любопытен и жаден до событий, а в стране не происходит ни-че-го. По телевизору ежедневно Брежнев целуется с иностранцами. Начальство ворует в открытую, происходят обильные застолья на загородных партийных дачах, народ уходит в многолетний запой. Нравственный градус страны опускается к нулевой отметке. Социализм вступает в высшую стадию идиотизма.

Элиста по ночам приникает ухом к приемникам и сквозь треск глушилок слушает «Голос Америки», «Свободу», Би-би-си. Духовных ориентиров нет. И вдруг… Что-то всколыхнулось в Чехословакии. С песней «Хотят ли русские войны…» советские танки давят граждан Праги. Арестован Дубчек. И отголоском – в Москве на Красной площади бьют в кровь демонстрантов, протестующих против оккупации. Это уже наши – наших. Через четверть века эта кровь прольется еще раз – у Белого дома. Но об этом пока никто не знает. Страна вздрогнула, очнулась на мгновение. Среди молодежи развивается мощное движение хиппи, она дурманит себя наркотиками, уходит в тайгу, создавая коммуны. Интеллигенция впадает в богоискательство или подпольное диссидентство. И наверное, уже родились те ребята, которые лягут под танки в центре Москвы в дни ГКЧП-91.

Детским чутким ухом я улавливаю обрывки разговоров взрослых, вижу и чувствую раздвоенность мыслей и поступков старшего поколения, и множество вопросов возникает в моей голове. Но никто не хочет дать ответа. «Спрашивайте, мальчики, спрашивайте. А вы, люди, ничего не приукрашивайте», – поет Булат Окуджава. Задушенная и задавленная Россия хрипит голосом Высоцкого из каждой коммуналки, из каждого открытого окна: «Затопи ты мне баньку по-белому. Я от белого света отвык…» Что за рок завис над нашей страной? «Русь, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа».

Нет ответа. Молчит старшее поколение. Годы ссылки, допросы в НКВД выработали у старших железное правило: не знаю, не видел, не помню.

«Не знаю» – это всего два слова, а «знаю» – это много-много слов». Так говорила моя бабушка. Поколение наших отцов, прошедших ссылку, допросы НКВД, натренировало свою память: не запоминать, чтобы не выдать на допросах. Ни дат, ни событий, ни имен!

И оскудела история народа калмыцкого, и прервалась вечная связь времен, и не восстановить до конца это звено скорби…

Я веду в школе политинформацию, я председатель совета дружины, мне многое хочется понять в этой такой простой и такой сложной жизни. Я спрашиваю, но не получаю ответа. Я чувствую, что за этим молчанием – тайна. Кому верить? Слухам или официальным сообщениям?

Старшее поколение предало нас: не научив плавать, оно бросило нас в раздираемое противоречиями море жизни. Мы барахтаемся, как слепые котята: выплывут только самые сильные. Дайте нам руку, старшие! Но нет руки!

Ну и ладно, плевать. Разберемся. Я жадно набрасываюсь на книги, зарываюсь в них. Философия, история, психология – может быть, там есть ответ? Я увлекаюсь физикой, химией, математикой – в них нет вранья, они логичны, ясны. Я хочу понять мир, хочу понять: что же движет людьми, какие тайные законы, какие пружины?

Все – тайна. Я люблю тайны. Мне интересно. Читаю в учебнике: «…историческая закономерность развития общества…» Если есть закономерность, значит, есть закон. Почему он не действует в Японии, США? Почему только у нас? А что значит «роль личности в истории»? Как совмещаются закономерность развития и культ личности?

Я штудирую серию «Жизнь замечательных людей». Что двигало этими людьми? Что они чувствовали? Чего страстно желали? Почему шли вразрез с общепринятыми нормами? Я сравниваю себя с этими героями: а я бы смог? Сумел бы? Выдержал?

Чем больше читаю, тем больше поражаюсь, как я глуп и необразован. Чем больше пытаюсь разобраться, тем больше вопросов возникает и еще запутаннее кажется жизнь.

Как лучшего пионера и шахматиста меня награждают путевкой в Артек – Всесоюзный пионерский лагерь. Я начинаю лихорадочно готовиться к поездке. Часами сижу над картой республики, изучаю районы, названия поселков, балок, слушаю местное радио, штудирую газеты и вдруг с ужасом обнаруживаю, что практически ничего не знаю ни о республике, ни о калмыках. Я могу подробно рассказать историю Киевской Руси, Древнего Египта, историю величия и падения Древнего Рима, помню даты крестовых походов, знаю биографию Ленина, но про свой народ я не знаю практически ничего. В великой истории СССР не нашлось места калмыкам. В школьной программе республики – ни одного часа по истории калмыцкого народа. Яростная обида и злость как бритва резанули меня. Как же так? Получается, в истории страны мы – ничто, ноль? Ни слова, ни строчки о тувинцах, бурятах, юкагирах… Я остро помню то ощущение – ощущение обманутого, ограбленного, вышвырнутого из отчего дома. Жуткое ощущение национального сиротства и бесприютности. «За что? – стучало в висках. – За что?»

Только из мало кому известных сборников, выпускаемых время от времени Научно-исследовательским институтом языка и литературы, продираясь сквозь стандартное многословье цитат классиков марксизма-ленинизма и решения партийных съездов, можно было по крупицам выудить обрывочные факты, имена, даты, касающиеся калмыков. Да еще – строки Пушкина, Гоголя, Есенина…