С. Джоши - Жизнь Лавкрафта

У меня нет сомнений, что осенью 1920 г. Лавкрафт, если и голосовал, то голосовал за республиканца Уоррена Дж. Хардинга Я не нашел упоминаний о Хардинге или о неоднократных скандалах, которые дискредитировали его администрацию (столь похожую в этом отношении на второй срок Рейгана), но Лавкрафт все-таки отмечает внезапную смерть Хардинга от пневмонии 2 августа 1923 г., немного цинично замечая: "Хардинг был красивым парнем [bimbo] - мне, правда, жаль, что ему свезло отделаться от этой паршивой планетки". О его преемнике Калвине Кулидже я вообще практически не нашел упоминаний за все следующие пять лет.

В этот период относительного политического затишья республиканской декады Лавкрафт только и делал, что абстрактно размышлял о вопросах правления. Статья "Ницшеанство и реализм", которая, как мы уже увидели, была компиляцией выдержек из писем к Соне, содержит массу самоуверенных афоризмов на эту тему - преимущественно одолженных у Ницше, но с некоторой шопенгауэровской подложкой. Начинается она с недоброго предзнаменования: "Нет такой вещи - и никогда не будет такой вещи - как благое и постоянное правительство у пресмыкающихся, жалких паразитов, называемых человеческими существами". Тем не менее, "Аристократия и монархия наиболее способствуют развитию наилучших качеств человечества, выражаемых в достижениях вкуса и интеллекта..."

Эта точка зрения, с сильными усовершенствования, позднее станет столпом политической теории Лавкрафта. Здесь он выражен крайне лаконично: "Я верю в аристократию, поскольку я считаю ее единственным фактором содействия созданию тех усовершенствований, которые делают жизнь терпимой для человеческого животного высокой организации". Лавкрафт, естественно, считал себя (справедливо) одним из этих животных высокой организации, и для него было совершенно логично, абстрактно рассуждая об идеальном правлении, искать то, которое соответствовало его собственным запросам. Похоже, он воображал себе общество, подобное Афинам при Перикле, Риму при Августе или классической Англии, где аристократия одновременно символизировала утонченность и культуру (хотя не всегда воплощала их) и достаточно покровительствовала артистам, чтобы порождать те "украшения жизни", которые в итоге приводят к богатой и процветающей цивилизации. Это, несомненно, - по крайней мере, в абстракции - привлекательная система, но Лавкрафт явно не воображал, что она сильно релевантна проблемам современности.

Если он все-таки и обращается к подобным проблемам, то тоном менторского порицания. Вся демократия оптом заслуживает лишь его презрение:

Одна аристократия способна порождать идеи и значимые объекты. Всякий, полагаю, признает, что подобное государство должно превосходить демократию или охлократию в создании оригинальной культуры. Куда меньше готово признавать родственную истину, что демократии и охлократии попросту паразитически кормятся на сверженных ими аристократиях, мало-помалу растрачивая эстетические и интеллектуальные ресурсы, которые завещало им самодержавие и которые они ни за что не создали бы сами.

И в письме от февраля 1923 г.: "демократия... ложный идол - просто модное словцо и химера для низших классов, фантазеров и умирающих цивилизаций". Вот и откровенное ницшеанство: "Я уже... охарактеризовал современную демократию... как упадочную форму правления". Я не видел, чтобы Лавкрафт когда-либо поддерживал демократию - несомненно, Ницше, прочитанный вскоре после войны, дало ему интеллектуальный костяк для поддержания своих взглядов.

Письмо, в которое вставлен вышеприведенный комментарий, - часть дискуссии о Муссолини и фашизме. Вряд ли удивительно, что Лавкрафт приветствовал приход Муссолини к власти в Италии (в конце октября 1922 г.) и что его привлекала фашистская идеология - или, во всяком случае, он ею интересовался. Сомнительно, чтобы Лавкрафт реально понимал расстановку политических сил, которая привела к возвышению Муссолини. Фашизм в основе своей был противоположен как традиционному либерализму, так и социализму; его популярность быстро росла после окончания войны, когда социалисты, добившиеся власти в 1919 г., мало что сделали для восстановления итальянского общества. Приход Муссолини к власти, действительно, был поддержан, как позднее напишет Лавкрафт, большинством итальянцев; но каждая группа желала от него своего, и когда по прошествии нескольких лет эти выгоды не были получены, возникло такое недовольство, что пришлось принимать репрессивные меры.

Правда, на тот момент Лавкрафт мог упиваться осознанием того, что есть "сильный" правитель, который презирает либерализм и может "достичь своего рода непререкаемого социального и политического контроля, который единственно создает то, что делает жизнь достойной житья". Явно нельзя сказать, что при фашизме произошел некий ренессанс искусств; однако на тот момент это не слишком волновало Лавкрафта.

Политические взгляды Лавкрафта по-прежнему отличались опрометчивостью, но, по крайней мере, он начинал задумываться о чем-то помимо воссоединения Англии и США, "преступности" англосаксов, сражающихся друг против друга в Мировой войне, и бед от пацифизма. Понадобится еще пять-семь лет, чтобы он действительно всерьез начал задумываться о политике, экономике и обществе; но когда это произойдет, его мышление продемонстрирует зрелость, порожденную реальным жизненным опытом, и более глубокое осмысление затронутых сложных проблем. Однако в ближайшей перспективе более важными и неотложными были проблемы более личного характера.

В конце 1923 г. мы видим еще несколько непродолжительных путешествий. 27 ноября Лавкрафт с тетушкой Лилиан идут в новый частный музей Джорджа Л. Шепли на Бенефит-стрит, где работала Энни Гэмвелл. На другой день он с К. М. Эдди посещают различные районы Провиденса - особенно расположенные к югу от Большого Моста, где он раньше не бывал. 27 декабря Лавкрафт устраивает К. М. Эдди и гостящему Джеймсу Ф. Мортону прогулку по колониальному Провиденсу; именно тогда они втроем пошли в изысканную Первую Баптистскую Церковь (1775) на Норт-Мэйн-стрит и поднялись на хоры, где Лавкрафт попытался сыграть на органе "Yes, We Have No Bananas", однако был разочарован, "поскольку машина [была] не самозапускающаяся".

Тем временем, "Weird Tales" подбросил Лавкрафту работы - в частности, срочную "халтурку" для Гарри Гудини. Но в разгар этой литературной деятельности мы обнаруживаем непривычную перемену в его личной жизни. 9 марта 1924 г. Лавкрафт пишет своей тете Лилиан письмо из дома 259 на Парксайд-авеню, Бруклин, Нью-Йорк. Был ли это новый визит, более-менее продолжительный, подобный двум нью-йоркским поездкам 1922 г.? Не совсем.