Ольга Черненькова - Воин и дева. Мир Николая Гумилева и Анны Ахматовой

Доктора велели Ане забыть о курсах, куда она собиралась поступить. «Курсы – смерть». Она на них и не пошла, не желая расстраивать маму.

Гумилев привез ей подарки. Он всегда дарил ей что-нибудь. Книги, иконы, украшения, даже чадру, купленную на базаре в Константинополе. Уезжал, видимо, не столь безнадежно разочарованный. По крайней мере сразу по возвращении в Париж в ноябре 1907 года он стал писать новеллы «Радости земной любви» о Кавальканти. Болезнь любимой не была преградой, и он не переставал надеяться на счастье. Видимо, встреча не охладила пыл юного рыцаря.

«Радости земной любви» он тотчас послал Брюсову в «Весы», причем в письме предварил: «По романическим причинам мне хочется видеть их напечатанными возможно скорее». Новеллы имели посвящение Анне Андреевне Горенко. Написанные в стилистике средневековой любовной новеллы, они рассказывали о рыцарской любви и преданности благородного поэта Кавальканти к прекрасной Примавере.

Под куртуазной формой новеллы были скрыты личные переживания автора. Здесь есть брат неприступной Примаверы, с которым дружит Кавальканти. Кольцо, которое его возлюбленная якобы потеряла и попросила рыцаря помочь его найти. А когда искали, она нежно коснулась рукой его лица и губ. Это все тонкая игра кокетства, напоминающая Гумилеву об Анне. Еще тогда, в ранний царскосельский период их романа, был эпизод, когда Гумилев подарил Анне, совсем юной девочке, золотое колечко с рубином. Принимать такие подарки ей было нельзя – неприлично и не по возрасту. Она уронила кольцо, и оно провалилось в щель пола. Кольцо так и не нашли, как свидетельствовала потом Анна Андреевна.

Есть в новелле письмо, которое Примавера передает через старика Лоренцо, вызывая вспышку ревности в Кавальканти, не знающего, что это письмо предназначено ему. Видимо, все дорогое, все нежное собрал в этих новеллах Гумилев. Все, что хранил как самое ценное в своей памяти об их прежних встречах.

Есть здесь и пошлый венецианский сеньор, который посвятил сонет красоте Примаверы, воспел ее «в выражениях напыщенных и смешных», чем вызвал ревность Кавальканти. Ахматова сделала пометку на полях новеллы: «О глагольных рифмах». Значит, было, было! Бедный поэт решает «уехать навсегда в далекие страны или просто ударом стилета оборвать печальную нить своей жизни».

В первой новелле узнаваема даже манера Анны иронизировать над увлеченным юношей. Когда Кавальканти повествует о рыцаре, заказавшем золотую статую возлюбленной, чтобы плакать над ней, Примавера, выслушав трогательный рассказ, «заметила, что, несмотря на всю занимательность только что рассказанной истории, она всем рыцарским романам и любовным новеллам предпочитает книги благочестивого содержания»…

Ноябрь – мрачный месяц, он усугубляет хандру Гумилева. Однако поэт позирует Фармаковскому, который рисует его портрет, продолжает переписку с Брюсовым, бывает на художественных выставках и пишет стихи.

Не дожидаясь ответа от мэтра, он пишет снова и снова. Очевидно, существует потребность в собеседнике. Он признается: «Сам я все это время сильно нервничаю, как Вы можете видеть по почерку. Пишу мало, читаю еще меньше». Он сообщает Брюсову о сплине, о том, что часто ходит в зверинец кормить медведей хлебом.

С чем же связано такое напряженное, тягостное состояние Гумилева в ноябре – декабре 1907 года? Конечно, в первую очередь с неопределенностью его положения во всех смыслах. Это и поведение Анны, и необходимость возвращаться домой с признанием в том, что он не учится больше в Сорбонне. Да еще и денежные затруднения. И одиночество, и та внутренняя борьба, которая велась постоянно. В стихах и прозе в ноябре и декабре тема смерти превалирует над всеми остальными.

В ноябре появилось стихотворение «Ужас». Символическое воплощение всего ужасного для молодого поэта – образ девушки с головой гиены. Опять кровожадная гиена!

Юный поэт все еще во власти роковой женщины. Демоническая сущность ее очевидна. С этим демоном шла непосильная борьба, в которой юный поэт слабеет. Не хватает участия и близкого человека, а родные далёко. Гумилев тоскует. И срывается.

Он давно носил с собой яд и однажды, забравшись на верх крепостного вала в Булонском лесу, принял цианистый калий. А возможно, еще и вскрыл вены, как утверждает Одоевцева, ссылаясь на самого Гумилева. Пролежал без сознания сутки, пока его не нашли в глубоком рву у старинных укреплений. Видимо, на этот раз попытка была более чем серьезная.

По воспоминаниям А. Н. Толстого, на вопрос, зачем он хотел умереть, Гумилев ответил: «Я жил один, в гостинице, – привязалась мысль о смерти. Страх смерти мне был неприятен… Кроме того, здесь была одна девушка…» О ком идет речь? И почему «здесь»? В Париже? Впрочем, Толстой мог неправильно понять Гумилева, к тому же его воспоминания носят беллетризованный характер, то есть возможен домысел.

Во всяком случае, Андрей Горенко к тому времени еще не уехал в Россию, и Гумилев был не совсем один. Именно Андрей дал знать сестре о попытке суицида Николая, и она прислала успокоительную телеграмму. Игры со смертью на этом закончились. Гумилев дал себе слово больше никогда не повторять их.

Приблизительно в то же время было написано стихотворение, где отражена борьба души поэта со «странными грехами», которыми она осаждена. Душа сравнивается с Пенелопой:

Вот, вероятно, и взял… А смерть виделась спасительным Одиссеем, убивающим женихов.

Теперь он вплотную занялся подготовкой нового сборника стихов, который все откладывал из-за сплина. Часто стал появляться на «пятницах» Рене Гиля, которые проходили в парижском кафе La Closerie des Lilas. Поэт готовит сборник стихов, денег нет, присылаемые ему 100 рублей уходят на книгу. Гумилеву приходится голодать. Бывали дни, когда он питался лишь горсткой каштанов.

Сборник «Романтические цветы» вышел в январе 1908 года с посвящением «Анне Андреевне Горенко». Тираж 300 экземпляров. Гумилев просит помощи у Брюсова в распространении книжечек в 64 страницы каждая по 50 копеек за экземпляр через магазин «Скорпион». Специально для книги он отыскал в художественном магазине декоративную бумагу Ingres. Часть тиража напечатали на ней.

Гумилев опять болел, он не смог присмотреть сам за печатанием и брошюровкой, и книга вышла в виде тетрадки-брошюры. Гумилев пишет Брюсову: «Я не доволен этой новой книгой, но очень доволен, что издал ее. Теперь я свободен от власти старых приемов и тем, и мне много легче будет пойти вперед».