Михаил Захарчук - Олег Табаков и его семнадцать мгновений

Очень востребованные артисты муж и жена Табаковы уделяли воспитанию сына (а потом и дочери) крайне незначительное внимание. Этим в основном занимались три Маши: мать Олега Павловича – Мария Андреевна, мачеха Мария Мироновна и соседка по саратовской коммуналке Мария Николаевна Кац. Она переехала в столицу после смерти мужа к своему любимому Олежке помогать ему во всем. Звали ее Колавна. Очень колоритная особа. Как-то раз она собралась умирать. Все честь по чести: позвала Олежку, показала ему своим посмертные наряды и сберкнижку вручила. Мол, на эти деньги меня и схоронишь. Как уже говорилось, к тому времени известный всей стране актер обиделся: «Колавна, за кого ты меня принимаешь, коли полагаешь, что не найду денег на твои похороны. Только я сильно рассчитывал на твою помощь. Люда вот-вот родит девочку». Колавна встала, отряхнула с себя болезнь и прожила еще девять лет до тех пор, покуда Александра не стала ученицей первого класса. «Колавна была таким цементирующим раствором, что ли, нашего дома. Семья стала сыпаться после ее смерти в семьдесят пятом году» .

В предыдущих главках мы уже отмечали то обстоятельство, что репертуар «Современника» с самого момента своего рождения всегда отличался своим нетрадиционным, во всех отношением необычным и нестандартным репертуаром. Но даже если на его подмостках шли пьесы известные, которые ставились в других театрах страны, то все равно искушенный столичный зритель знал определенно: так остро, злободневно и бесстрашно, как в «Современнике», никто в стране больше не рискнет выступить. Долгие годы, если даже не целое десятилетие, вплоть до появления Театра драмы и комедии на Таганке, в Советском Союзе этот театр вообще слыл чрезвычайно радикальным в смысле дерзких идеологических прорывов. И, может быть, самым красноречивым подтверждением сказанного является спектакль «Голый король», поставленный режиссером Маргаритой Микаэлян по пьесе Евгения Шварца.

«Ко времени постановки «Голого короля» в шестидесятом году «Современник» подошел к возможному закрытию театра. Иду я однажды по Пушкинскому бульвару (тогда мы уже вселились в первое свое жилище на площади Маяковского) и вдруг вижу человека-сэндвича. В те поры человек-сэндвич представал перед глазами неискушенных советских людей только в карикатурах Бориса Ефимова, Льва Бродаты или каких-нибудь Кукрыниксов, рассказывавших о горестной судьбе простого рабочего человека в Соединенных Штатах Америки. Обычно человек-сэндвич протестовал против чего-нибудь гадкого, что делал дядя Сэм, и обязательно боролся за мир. А тут я увидел русского – советского! – человека-сэндвича, у которого на обоих плакатах спереди и сзади было написано: «КУПЛЮ лишний билет на «ГОЛОГО КОРОЛЯ». Это, в самом деле, было похоже на какую-то сказку».

Спектакль «Голый король» во всех отношениях выделялся, как бы выламывался даже из прочих других постановок театра. Прежде всего, тем, что в нем собрались все без исключения лидеры театрального коллектива. И каждый демонстрировал все, на что он способен, по максимуму. Неотразимая Нина Дорошина восхищала своими женскими прелестями. Чары ее действовали с такой силой, что разносторонне одаренный Николай Павлович Акимов (театральный режиссер, сценограф, педагог, художник-портретист, книжный график, иллюстратор, плакатист), посмотрев игру Дорошиной, воскликнул: «Нинок, жду тебя в своей мастерской – буду писать твой портрет для потомков!».

Первого министра уморительно смешно играл Игорь Кваша. Его сцена в паре с Виктором Сергачевым со временем стала отдельным концертным номером. Зрители неистовствовали от того, что тупость наших родных начальников высмеивалась так смешно, искрометно и едко. Спектакль этот чем-то неуловимым напоминал комедию в стихах «Горе от ума» А.С.Грибоедова, которая разошлась по миру в пословицах. Точно так же и «Голый король» почковался отдельными концертными номерами. Алла Покровская в роли молоденькой фрейлины демонстрировала отдельный танцевальный номер с припевом: «Дух военный не ослаб!/ Умпа-парару-парура!/ Нет солдат сильнее баб!/ Умпа-па-па-ру-ра!». Олег Ефремов просто вышагивал вдоль сцены, показывая, как следует играть генерала. И зрители держались за животики.

Но, разумеется, душу спектакля, его стержень и сердцевину демонстрировал своей потрясающей игрой Евгений Евстигнеев. Однажды другой выдающийся актер той ушедшей советский поры Михаил Ульянов сказал автору сих строк: «Мы все, хочется верить, играем хорошо. Иначе бы на нас просто зритель не ходил бы. Но есть среди нас актеры, играющие гениально. Это – Смоктуновский, Гриценко, Евстигнеев. Каждый из них может просто выйти на сцену, ничего на ней не делать и срывать аплодисменты». А Евгений Александрович как раз делал каждый раз, лепил своего потрясающего короля на глазах у изумленной публики. Самим своим ликом он демонстрировал потрясающий ассоциативный ряд, высмеивая власть как таковую. Она, власть, к тому же была сибариту-королю в тягость: утром приходилось вставать, выслушивать подчиненных – круглых идиотов, начиная с придворного Поэта и заканчивая Первым министром. Между государственными делами следовало себя заставить жениться. В исполнении Евстигнеева король олицетворял собой всю вселенскую глупость российской власти. И еще он был просто-таки чудовищно смешон. Публика временами дико хохотала.

Вот сцена, в которой король беседует с ученым на предмет родословной принцессы.

«Ученый. …Когда Адам…

Король. Какой ужас! Принцесса еврейка?

Ученый. Что вы, ваше величество!

Король. Но ведь Адам был еврей?

Ученый. Это спорный вопрос, ваше величество. У меня есть сведения, что он был караим.

Король. Ну то-то. Мне главное, чтобы принцесса была чистой крови. Это сейчас очень модно, а я франт».

Даже сегодня не всякий театр решится на подобные «откровения».

Еще более смешно и остро выглядел разговор Первого министра в исполнении Игоря Кваши с королем.

«Первый министр. Ваше величество! Вы знаете, что я старик честный, старик прямой. Позвольте мне сказать вам прямо, грубо, по-стариковски: вы великий человек, государь!

Король (он очень доволен). Ну-ну! Зачем, зачем?!

Первый министр. Нет. Мне себя не перебороть… Простите мне мою разнузданность – вы великан! Светило!»

Учитывая, что в те годы уже вовсю начали славословить по адресу «кремлевского светила-кукурузника» Н. Хрущева, это место в пьесе вызывало особый дружный хохот в зале.

Тот же Первый министр в другом месте рассуждал: «И зачем я в первые министры пошел? Зачем? Мало ли других должностей? Я чувствую – худо кончится сегодняшнее дело. Дураки увидят короля голым. Это ужасно! Это ужасно! Вся наша национальная система, все традиции держатся на непоколебимых дураках. Что будет, если они дрогнут при виде нагого государя? Поколеблются устои, затрещат стены, дым пойдет над государством! Нет, нельзя выпускать короля голым. Пышность – великая опора трона! Был у меня друг, гвардейский полковник. Вышел он в отставку, явился ко мне без мундира. И вдруг я вижу, что он не полковник, а дурак! Ужас! С блеском мундира исчез престиж, исчезло очарование. Нет! Пойду и прямо скажу государю: нельзя выходить! Нет! Нельзя!»