Илья Гордиенко - Из боевого прошлого (1917 - 1957)

— Это нас не касается, это дело Петроградского Совета, вы не по адресу попали! — крикнул Максимов.

— К черту этот меньшевистский совет! Мы там были, нас и слушать не хотят. Да и о чем нам с ними говорить? Разве не при помощи заправил Петроградского Совета Временное правительство поставило комендантом Кронштадтской крепости члена Государственной думы кадета Пепеляева? А Гучков — октябрист — возведен в ранг военно-морского министра. Не верим мы Гвоздевым, Скобелевым, Чхеидзе, Церетели и не допустим их управлять орудиями фортов и кораблей. Мы должны сами направлять их туда, куда нам надо, и на того, на кого нам надо,— он смахнул капли пота с взволнованного лица, хотел еще что-то сказать, но, махнув рукой, сошел с трибуны.

Ясно. В Кронштадте вершат дела классовые враги. Надо помочь кронштадтским большевикам. Мы предлагаем послать в Кронштадт своих товарищей. Меньшевики против:

— Мы не имеем права превышать своих полномочий,— говорят они.— Надо избрать делегацию и послать ее в Петроградский Совет с просьбой расследовать дело.

Матросы кричат:

— Кого просить? Гвоздева, Бройдо, Скобелева? А правительство им позволит вмешиваться в эти дела? Нет, товарищи, действуйте сами.

Большинством голосов Совет решил послать в Кронштадт пять человек.

В избранную пятерку попали три молодых рабочих, студент технического высшего учебного заведения и я. В Кронштадт мы выехали на другой день на двух крестьянских розвальнях. По пути следования мы всюду встречали большие и маленькие летучие митинги. К Кронштадту мы подъезжали вечером. Сумерки заволокли широкую, снегом покрытую равнину. Из крепости манит к себе яркий свет маяка, он кажется совсем близким. Прожекторы бросают по небосклону молочно-белые полосы света.

Едем молча.

Резкий холодный ветер метет вокруг нас легкий, сухой снег, треплет нашу скудную, плохо защищающую от холода одежонку. Прижимаемся друг к дружке и боимся шевельнуться, чтобы не пропустить в какую-либо щель стужу. Наконец мы в Кронштадте. Сани остановились у ворот длинного серого здания казармы.

Нас провели по неосвещенной крутой лестнице, через небольшую квадратную канцелярию, скудно освещенную керосиновой лампой. Встретил нас здоровенный детина и на вопрос приехавших с нами матросов: «Где же остальные?» — буркнул что-то себе под нос и, как бы не замечая нас, принялся перелистывать лежащие на столе бумаги. Хотелось сказать этому здоровенному парню пару крепких слов, но мы так окоченели, что нам было не до него. Мы в первую очередь потянулись к железной печке, к которой уже прилип костлявый матрос, с удовольствием потиравший посиневшие от холода руки.

Пока отогревались, матрос, выступавший в райсовете, вел переговоры с детиной о собрании экипажного Совета. Тот отмалчивался, но, когда в разговор вмешались и мы, позвал вестового. Вестовой, молодой бравый парень, выслушав, рявкнул:

— Есть собрать членов экипажного Совета,— и скрылся за дверью.

Скоро в комнату вошло несколько матросов, потом еще и еще.

К нашему приезду отнеслись больше чем холодно. Было ясно, что здесь кто-то поработал. На все наши вопросы моряки отвечали коротко и сухо. Наконец пришел председатель экипажного Совета, высокий, худощавый, с приятным лицом матрос. Он дружески пожал нам руки, спросил, как доехали.

Через час мы с моряками уже нашли общий язык. Они знакомили нас со своими распорядками, показывали нам все, что им казалось важным и нужным. Перед нами лежали приказы, распоряжения, инструкции гучковско-милюковских заправил. Облепившие нас матросы интересовались, как мы к этим документам относимся. В основе всех лежавших перед нами документов было одно: революция окончена, война — до победного конца, внутреннюю анархию надо вырвать с корнем и уничтожить, причем под рубрику «анархия» подводилось все, что было в несогласии с существующим порядком вещей, в первую очередь большевики. Мы сказали матросам, что считаем эти документы вредными для дела революции, и нашли в их лице своих сторонников. Матросы обещали сообщить о нашем прибытии объединенному Совету гарнизона крепости и добиться у него совместного с нами заседания. В эту ночь мы долго не могли заснуть. Все думали о том, что даст нам предстоящая встреча.

Утром мы поднялись до рассвета. Нас встревожила напечатанная на машинке и наклеенная на ворота клеветническая листовка.

— Это дело писарей,— заявил нам председатель экипажного Совета,— но не беспокойтесь — мы их знаем.

Позавтракав, мы вышли на улицу и направились в заранее намеченные места. Я пошел на заседание рабочего Совета. Сделав несколько шагов, услышал крик патрулирующего по улице матроса:

— Эй, руки из карманов! Слышишь, руки из карманов!

Я остановился, посмотрел с недоумением на матроса.

— Руки выньте из карманов! Вам это говорят,— шепчет проходящий мимо старик.

Я повиновался, но патруль этим уже не удовлетворен. Он требует мой мандат. Буркнув что-то про себя, он вернул мне документ.

— Эй, руки! — через несколько минут вновь раздался сзади окрик, и так несколько раз, пока я добрался до кинотеатра, где было назначено заседание Совета.

В холодном, нетопленом зале сидели депутаты. Поражала сонливая скука, с которой ожидали открытия заседания. Председатель, не то конторщик, не то кладовщик, открывая заседание, объявил, что первым в повестке дня стоит вопрос о подошве. «Почему?» — подумал я и насторожился. Председатель же докладывает, что в городе очень мало подошвенной кожи и может случиться, что ее совсем не станет, а весной начнется слякоть и не в чем будет ходить. Надо подумать, говорит председатель, как пополнить запас.

Меня взбесило.

— Прошу слова! — крикнул я. И, не ожидая ответа председателя, забрался на сцену. Но, взглянув на сонно скучающие лица депутатов, охладел и начал более спокойно, чем сам того хотел:

— Товарищи, подошвенное дело — дело очень хорошее, нужное и важное, но только тогда, когда оно занимает соответствующее место в повестке дня Совета. Но когда его выпирают на первое место, подошвенный вопрос превращается в вопрос шкурный.

Мое заявление встряхнуло депутатов. Раздались голоса: «Кто это? Откуда? Председатель, проверь мандат!» Я сообщил собранию, кто я, откуда и зачем прибыл.

Члены Совета оживленно зашумели. Я решил действовать.

— Товарищи,— сказал я,— отложите подошвенный вопрос на конец заседания и обсудите в первую очередь вопрос о текущем моменте, о положении рабочего класса в России, о собственном вашем положении и о вашем отношении к существующему порядку в стране. Вот у меня в руках ваша кронштадтская газета, и в ней что ни строка, что ни слово — ложь!

— Это неправда! — крикнул стоявший за моей спиной помощник коменданта.