Илья Гордиенко - Из боевого прошлого (1917 - 1957)

— Что неправда? — спросил я его.— А ну, скажи,— и, отойдя от стола, уступил ему место.

— Я, представитель Петроградского Совета, заявляю, что наша газета «Известия Кронштадтского Совета» никогда лжи не печатала. Я считаю выступление этого чужого, нам неизвестного человека недопустимым и анархическим.

— Э, вон куда хватил,— подумал я, вышел вперед и, указывая на оратора, сказал:

— Товарищи, этот гражданин объявил себя представителем Петроградского Совета, он здесь перед вами выступает от его имени, но я сомневаюсь, что он имеет на это полномочия. Мой же документ лежит на столе у председателя.

Среди депутатов замешательство. Смотрю кругом. Трудно определить, кого они поддержат. «Отступать нельзя»,— решил я и, понимая, что, если в этой драке буду бит, вся наша миссия наполовину будет сорвана, крикнул:

— Вы хотите знать, кто из нас прав, тогда пошлите в Петроградский Совет своих представителей, пусть они там посмотрят, послушают и вам потом доложат.

— Он оскорбляет меня,— закричал помощник коменданта.— Я требую лишить его слова и удалить отсюда.

Председатель, как бы хватаясь за якорь спасения, ставит на голосование вопрос о запрещении мне присутствовать на заседании Совета. Но тут с места сорвался молодой парень и крикнул:

— Будет вам головы нам морочить. Теперь мы видим, куда вы нас ведете. Надо послать в Петроград наших депутатов, а не слушать этих господ с кокардой. Хватит!

Депутаты повскакали с мест.

— Выбирать! Послать!

— Не надо!

— Почему не надо? Послать! — раздаются голоса со всех сторон.

Мне все еще трудно определить, за кого большинство. Я требую у председателя поставить вопрос на голосование. Мой противник хочет сначала удалить меня, а потом уже решать вопрос о посылке делегатов. Предложение об удалении меня с заседания проваливается. Я остаюсь, и мое предложение о посылке делегатов в Петроградский Совет принимается абсолютным большинством.

Начались выборы. Я делаю отвод одному депутату, который больше всех кричал против меня и моего предложения. Он взмолился:

— Товарищи! Я свой! Я все сделаю по правде!

Его выбрали, выбрали и поддержавшего меня парня. Они уехали немедленно. Я торжествовал. Рабочие Кронштадта восстановили связь с петроградскими рабочими.

— Посмотрим! — угрожающе прошипел помощник коменданта и покинул собрание.

Я был упоен победой и не обратил внимания на эту угрозу.

Меня окружили рабочие. Они рассказали мне о различных небылицах, распространяемых буржуазией в целях запугивания рабочих, о неимоверной путанице в системе органов управления и пр. Я ушел от рабочих довольный достигнутыми результатами. Некоторые из наших товарищей побывали в этот день на фортах и кораблях. Один ушел в казармы пехотинцев и к вечеру не вернулся. Этот товарищ восемь лет пробыл в тюрьме. После освобождения он отказался от отдыха и немедленно включился в революционную борьбу. Нервы не выдержали, и у него неожиданно началось психическое расстройство. Он выкрикивал всякую чушь, и это самым подлым образом было использовано помощником коменданта и его сторонниками для агитации против нас.

Когда мы сидели и намечали план нашего дальнейшего действия, вошел председатель экипажного Совета и сообщил, что нас приглашает к себе комендант крепости Пепеляев.

— Ловушка,— заявили двое из наших товарищей,— мы туда не пойдем.

Председатель и присутствующие при этом матросы возражали.

— Никакой ловушки нет. Комендант ничего плохого вам сделать не может.

— Знаем, он кадет, не пойдем.

— Так, товарищи, нельзя,— заявил председатель.— Вы находитесь в крепости, а хозяин крепости комендант, как же вы к нему не пойдете?

Мне было ясно, что идти нужно, необходимо. Но товарищи упорствовали.

Пришлось немало потратить сил, чтобы убедить их пойти.

Кабинет Пепеляева помещался в одной из комфортабельно обставленных комнат бывшего офицерского собрания.

Вошли. Комендант встретил нас очень любезно и усадил не около письменного стола, как это делается при обычном приеме официальных лиц, а в полутемном уютном уголке, заставленном пышно разбросавшими свои ветви комнатными растениями. Появились круглые маленькие столики, а на них — маленькие японские чашечки с чаем, печенье, сигареты, папиросы. Круглое, дышащее здоровьем лицо Пепеляева с добродушными глазами располагало к непринужденному разговору.

Комендант начал разглагольствовать о многострадальном русском народе и о русской интеллигенции, которая так много сил отдала для облегчения его

страдания.

— Но сейчас интеллигенция отвернулась от народа, ей оказалось с ним не по пути,— сказал кто-то из нас.

— Что вы, это неверно. Интеллигенция не отвернулась от своего народа, она любит его по-прежнему, страдает его страданиями, но посмотрите, куда ведут его эти безответственные, анархистские элементы. Мы возражали, всемерно смягчая наши возражения. Это продолжалось довольно долго, и мне, откровенно говоря, надоела эта длинная церемония. Я вынул из кармана кронштадтскую газету, показал ее коменданту и спросил:

— Скажите, пожалуйста, почему ваша газета так безбожно врет? Ведь тут, что ни строка, что ни слово — то неправда.

Это насторожило Пепеляева:

— Не может быть, помилуйте! Что вы!

Я настаиваю. Привожу примеры из газеты. Комендант поднялся, подошел к столу, нажал кнопку.

— Позовите моего помощника,— сказал он вошедшему вестовому.

Через минуту входит уже знакомый нам помощник коменданта.

— Я расследую,— сказал он на замечание коменданта по поводу содержания газеты.

Мы, конечно, понимали, что все это комедия и никакого расследования не будет. Через несколько минут мы ушли от коменданта.

Темно. На Якорной площади, у памятника адмиралу Макарову, солдаты роют яму для братской могилы жертв революции. Мы шли молча, утомленные пережитым за день.

— Кто идет? — раздавались время от времени окрики, мы отвечали и, не торопясь, шли к казармам. Здесь нам бросилось в глаза, что люди чем-то взволнованы, что-то случилось, но что — узнать не было никакой возможности. Как потом стало известно, это было связано с болезнью нашего товарища, которого привели из казарм и охраняли два матроса.

Через несколько минут после нашего возвращения пришел председатель экипажного Совета и сказал, что завтра утром назначено заседание объединенного Совета.

В канцелярии никого не было. Окруженные напряженной тишиной, мы не спали.

На другой день, в десять часов утра, мы отправились на заседание объединенного Совета. Встретили нас с напряженным любопытством. В объединенном Совете были не только солдаты, матросы, рабочие, но и офицеры, правда невысокого ранга, о чем свидетельствовала их молодость и простота обращения. За кого эти люди, трудно было сказать, и это нас беспокоило. Председателем объединенного Совета оказался один из этих офицеров. Он занял место председателя и, обращаясь к нам, сказал: