Александр Кушнир - Кормильцев. Космос как воспоминание

Всё это время отец Ильи удивительным образом не общался ни с женой, ни с сыном. В 1965 году вторично женился, и вскоре у него родился второй сын, Женя Кормильцев. И тогда жесткая по характеру мама Ильи категорически запретила сыну упоминать имя Валерия Викторовича.

Со стороны казалось, что теперь маленький Илья стал смыслом жизни Светланы Алексеевны. На каникулах она возила сына на экскурсии в Ленинград, а летом брала в геологические экспедиции. Пройдя комсомольскую «школу жизни», она мечтала вырастить из него «правильного» советского человека. Любила странной любовью, как-то по-своему, постоянно пытаясь его переделать. Но будущий вундеркинд интуитивно сопротивлялся любому давлению и в итоге рос ХОЛОДНЫМ И НЕДОЛЮБЛЕННЫМ — со всеми вытекающими последствиями.

«Мир, как мать, которая не любит меня/И Бог как отец, которого я не знаю», — писал позднее Кормильцев в «Прологе к автобиографии».

Будучи ребенком с ослабленным иммунитетом, Илья часто болел. В возрасте полутора лет пережил ужасную дизентерию, у него постоянно случались проблемы с желудком. Поэтому дедушка принял мудрое и оперативное решение: срочно выкупил участок земли, на котором построил небольшую дачу. Предполагалось, что пребывание ребенка на свежем воздухе сможет в корне изменить ситуацию.

Бабушка Галина Константиновна отпаивала внука парным молоком и кропотливо выращивала для него на грядке овощи. Необходимо заметить, что баба Галя была протестанткой голубых кровей и выходцем из немецких дворян. В юности получила хореографическое образование и выступала в составе агитбригады перед бойцами Красной армии. Позднее, столкнувшись с голодом в Поволжье, крестьянскими рынками и разгоном НЭПа, она всеми фибрами души возненавидела советскую власть.

«Наша счастливая жизнь закончилась в 1917 году», — бесстрашно говорила Галина Константиновна в самый разгар сталинских репрессий. После того как ее сын Валера завел вторую семью, она считала делом чести подолгу возиться с обоими внуками. С немецкой дотошностью учила Илью и Женю латинским названиям растений и навыкам выращивать всё, что только возможно, в суровом уральском климате.

Профессорский дом, в котором жили дедушка с бабушкой, находился в «тихом центре», в Банковском переулке, неподалеку от памятника Ленину и площади 1905 года. Просторная трехкомнатная квартира выглядела настоящим «собранием драгоценностей»: начиная от уникальной коллекции марок и заканчивая громадным кабинетом с книгами.

Книжные стеллажи занимали всё пространство, от пола и до потолка. В них хранились полный каталог издательства Academia, дореволюционные фолианты по древнекитайской философии, многотомники «Большой советской энциклопедии» и Брокгауза-Эфрона, прижизненные издания Хлебникова и превосходная коллекция переводной литературы, состоявшая из книг Воннегута, Брэдбери, Лема и Шекли.

«Библиотека Виктора Александровича была организована по оригинальному принципу, — вспоминает школьный приятель Ильи Николай Соляник. — Книг было много, и они распределялись по странам. К примеру, Португалия: вначале шла поэзия, потом проза, а потом эссеистика. У Ильи такая дотошность дедушки вызывала искреннее восхищение».

Любопытно, что на одной из полок хранились мемуары маршала Жукова с автографом автора. В опальные годы Георгий Константинович командовал Уральским военным округом и частенько захаживал в гости к Кормильцевым. Позднее Галина Константиновна с улыбкой рассказывала Илье, что Жуков был в нее тайно влюблен и даже прислал в подарок свою книгу «Воспоминания и размышления».

В школьные годы Кормильцев-внук сутками не вылезал из кабинета Виктора Александровича. Со стороны казалось, что его отцом был Курт Воннегут, а матерью — Франсуаза Саган. Но особенно сильно Илья увлекался фантастикой — как отечественной, так и западной.

«Я читал романы Жюля Верна, мечтал стать капитаном Немо», — писал он позднее в одном из стихотворений.

Кроме того, будущий поэт учил наизусть громадные поэмы и мог прочитать вслух немалые фрагменты из «Истории государства российского» графа Алексея Толстого.

Также рьяно Илья увлекался переводами. К примеру, брал двуязычную книгу Шекспира и переводил английский вариант стихотворения на русский, а потом — наоборот. Неудивительно, что в одном из ранних интервью, отвечая на вопрос об источниках самообразования, Илья честно признался: «Библиотека моего деда». И добавил: «Больше всего я любил книги, от которых можно заплакать».

В семидесятых годах Илья уже увлекался не только книгами. Английская спецшкола №70, в которой он учился, была с химическим уклоном, и со второго класса Кормильцев самостоятельно осилил таблицу Менделеева. Но изучать только теорию было не в его правилах. В магазине «Охотник» пытливый школьник не без хитрости приобретал банки с порохом и затем творил дома пиротехнические эксперименты. В результате «штурма» макета пластилинового замка он чудом не взорвал квартиру, а после опытов с карбидом у него на лбу остался шрам.

Несложно догадаться, что в школе Илья был просто обречен стать «белой вороной». Ровесники его недолюбливали, причем Кормильцев раздражал их не энциклопедическими знаниями, а странной «манерой поведения». Он вечно делал не то, что было принято: не играл в футбол, не любил фотографироваться, не участвовал в драках «двор на двор». После вызовов к директору мог кататься в истерике по коридору, громко обзывая учителей «фашистами». И чем больше одноклассников собиралось лицезреть это шоу, тем громче Кормильцев вопил.

Как-то раз Илья решил отомстить врагам. Не без помощи дедушки изобрел невидимый клей, которым ловко измазал стулья в школьной учительской. Ничего не подозревавшие преподаватели рухнули на стулья, чтобы попить перед уроками чайку. Прошу поверить: это чаепитие запомнилось им на всю жизнь. Поскольку отодрать фрагменты неживой материи от старинной древесины не смогли ни вахтер, ни комсорг школы, ни беззубая уборщица. В кульминационный момент в учительскую заглянул взъерошенный Илья и невинно поинтересовался: «Скажите, пожалуйста, а почему у нас занятия не начинаются?»

Гробовая тишина была ему ответом.

«В школе я был странной смесью ботаника и хулигана, — объяснял позднее Кормильцев. — Тихий омут, в котором, как известно, черти водятся. То мы школу травили слезоточивым газом, то какие-то взрывы устраивали. Победила в итоге дружеская ничья, потому что и школа стоит, и я жив».

Долгое время одноклассники относились к Илье как к психу. За спиной дразнили «Кормушкиным», считали «маменькиным сынком», «препротивным очкариком», и в итоге решили проучить. Как-то после уроков старшие школьники отловили Илью, связали ему руки и смазали известью глаза, повредив при этом роговицу. Защищать его было некому, и зрение оказалось испорченным навсегда.