Павел Фокин - Александр Зиновьев. Прометей отвергнутый

Подросток Зиновьев не хотел слепнуть. В нём вызревали зёрна бунта. Душа требовала какого-нибудь действия. Прочитав «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева, он был так потрясён, что задумал писать собственное «Путешествие из Чухломы в Москву». Мысль Бердяева: «Когда Радищев в своём „Путешествии из Петербурга в Москву“ написал слова: „Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человечества уязвлена стала“, — русская интеллигенция родилась» — Зиновьев тогда, конечно, не мог знать. А вот приговор Екатерины II: «Бунтовщик, хуже Пугачёва» — всем советским школьникам был известен отлично. Впрочем, замысел остался замыслом. Время ещё не пришло.

Личность и судьба Александра Радищева глубоко взволновали юношу. Не менее притягательной оказалась фигура ещё одного Александра — Ульянова, несостоявшегося цареубийцы, погибшего за свои убеждения, во имя освобождения народа от его угнетателей.

Странное совпадение: в 1934-м драматург Александр Зиновьев (был такой!) подал в Главрепертком пьесу «Александр Ульянов». Машинопись её хранится в РГАЛИ. Пьеса драматургически слабая, скорее ряд сцен из жизни Александра Ульянова накануне его ареста. С большим монологом об индивидуальном терроре. С неизбежным появлением в эпилоге юного Володи со словами «Мы пойдём другим путём!». Пьеса была отклонена. Но если бы она оказалась более талантливой и вышла на театральные подмостки Москвы, интересно, какое бы впечатление произвела на Сашу Зиновьева афиша спектакля, на которой бы он увидел своё имя рядом с именем своего героя? Увы, к разочарованию биографа, сюжет не состоялся.

Впрочем, своё имя, точнее фамилию, он в скором времени увидит и услышит не раз! В декабре 1934-го будет арестован, а в 1936-м предан суду и расстрелян один из конкурентов Сталина — участник революционного движения в России с 1901-го, соратник Ленина и Троцкого Г. Е. Зиновьев. Каких только проклятий от имени советских людей не прозвучит в его адрес! Саша Зиновьев тоже будет теперь «немножко проклятый». Одноклассники не упустят возможность при удобном случае обозвать его «врагом народа».

Вступив в 1937-м в комсомол — комсомольский билет № 0090569 — и оказавшись через год в составе школьного комитета комсомола, в качестве общественной нагрузки Зиновьев избрал выпуск школьной сатирической газеты, придумав ей название «На перо». Фактически это был его собственный единоличный печатный орган: он выбирал темы, рисовал карикатуры, сочинял к ним острые подписи, писал фельетоны и соответствующие стихи в духе Дмитрия Минаева — поэта из некрасовского окружения, которого очень ценил, восхищаясь поэтической находчивостью этого признанного «короля рифм». Увы, ничего от тех ранних опытов зиновьевской сатиры не сохранилось, и потому трудно судить, насколько смелы и действенны были его начальные шаги на этом поприще, но можно не сомневаться, что первые подступы к «Зияющим высотам» были сделаны им именно тогда.

Его ум, бойкий характер, острый язык и открытость миру привлекали к нему многих. Он сходился легко, хотя дружеских привязанностей было немного. В своих мемуарах Зиновьев с теплотой вспоминает о соседском мальчике Валентине Марахотине, дружбу с которым пронесёт через всю жизнь: «Он был чрезвычайно красив в русском стиле, атлетически сложен, смел, до болезненности честен и самоотвержен. Он покровительствовал всем в округе, кого могли обидеть уличные ребята. Я ему тоже был обязан многим. Отец у него умер от пьянства, а мать скоро заболела. Валентину пришлось бросить учёбу и начать работать. Уже с четырнадцати лет он подрабатывал водолазом на водной станции и тренером по плаванию… Я его очень любил и относился к нему как к брату» [12] Зиновьев А. А. Исповедь отщепенца. С. 75. .

Ещё одно дорогое имя, которое Зиновьев посчитал необходимым сохранить и донести до потомков, — Борис Езикеев, пришедший в класс в 1937-м: «Он был на два или три года старше меня. Он был психически больным, пролежал два года в больнице. Теперь врачи сочли его достаточно здоровым, чтобы продолжать учёбу в нормальной школе. В моей жизни он сыграл роль огромную. На мой взгляд, он был гениально одарённым человеком… Борис прекрасно рисовал, сочинял замечательные стихи, был чрезвычайно тонким наблюдателем и собеседником. В годы 1937–1940-й он был для меня самым близким человеком. У нас произошло разделение труда: он стал в нашем маленьком обществе из двух человек главным художником и поэтом, а я — главным философом и политическим мыслителем. Кстати сказать, мы уже тогда в шутку объявили себя суверенным государством» [13] Там же. С. 98–99. .

Но были и завистники, недоброжелатели. Однажды придумали и донесли директору школы, что он якобы злостный хулиган, дружит со шпаной, носит финку в кармане пальто. Правда, кармана в его самопальном пальто не было вовсе — просчитались. Был в его классе некий Проре Гершкович. Проре — сокращённое «пролетарская революция». Он считался лучшим учеником по литературе, хотя особыми талантами не блистал. Зато правильно понимал политику партии. Умел видеть «отклонения» и «извращения». Не раз уличал в том Александра, мыслившего на свой лад. Впоследствии Проре напишет на него донос. У каждого Моцарта есть свой Сальери. Сколько их ещё будет в его жизни!

И как же без любви! Пришла и ей пора. Девочку, которая пробудила в нём чувство, свою первую любовь он встретил всё в той же библиотеке-читальне имени Тургенева. И вполне в духе Тургенева их любовь была целомудренна и духовна. Их сблизила литература, искусство, мысль. Прекрасное. Анна просила звать себя на испанский манер Инессой. Сокращённо — Иной. Ей хотелось быть иной, не похожей ни на кого, загадочной и особенной. Ему это было так понятно! Ведь он сам был иным.

Аня-Ина без труда вписалась в компанию необычайных юношей. А они охотно приняли круг её друзей. Гурьбой ходили в музеи, в кино или просто прогуливались по проспекту Мира. Иногда он развлекал их рифмоплётством — на спор, пока шли от Колхозной площади до Рижского вокзала, сочинял, не останавливаясь, потешную строфу за строфой, благо рифмы подворачивались сами собой. Смеялись, дурачились.

Ина-Аня была из тех девушек, которых в партнёре больше привлекает интеллект, нежели внешность, и он с самоупоением демонстрировал ей всё богатство и блеск своего ума. Ради справедливости надо сказать, что возмужавший Александр, был и внешне очень симпатичным и складным молодым человеком, только вот разве что одет скромно. Ну так, может быть, он — «переодетый принц». Ведь она — несомненно, принцесса!

Он всё-таки был очень книжным мальчиком! Часами бродили они под луной, вели долгие разговоры, делились впечатлениями и думами, и — никаких объятий, никаких поцелуев. Он даже ни разу не взял её за руку! Он, конечно, робел. Но кроме робости было в его сдержанности глубокое искреннее почитание своей возлюбленной, её достоинства и чистоты. Он давно всё знал про плотские отношения — дворовые университеты не обошли его стороной. Но свои знания «про это» он никак не мог соотнести с Иной — иной. Он вёл себя как благородный идальго. Кто знает, возможно, он был не прав.