Александр Ширвиндт - В промежутках между

Вот так по крупицам отец и сын собирали неподъемный багаж ненужных знаний. Так рука об руку и несем эту ношу по жизни, как Бойль и Мариотт, Менделеев и Клапейрон и даже Гей-Люссак (Гей – это часть фамилии). Возможно, яблоко с яблони так и не упало…

Миша родился в августе. Я хорошо запомнил, что в Медовый Спас. Он был в роддоме, а я ехал с гастролей и вез в сотах мед – еще для роженицы или уже для сына, не помню. И в самолете я положил соты на полку, под которой висела одежда пассажиров. Когда мы подлетали, я ощутил медовый дождь. Схватил уже почти пустые соты и рванул с чистым воском из самолета, пока пассажиры слизывали мед со своей одежды.

Когда детям под 60, а внуки умнее и образованнее Вассермана… Индивидуальность, доведенная до аскетического абсурда, когда все жизненные потребности рассованы по карманам, не должна лезть на экраны ТВ и эти карманы прилюдно выворачивать.

Суть взаимоотношений с детьми и внуками – постоянное умиление. Правнучка бегает – четыре года. Такая зараза! Хорошенькая, умная. Обнимает и говорит: «Шура, – меня Шурой обзывают все, – что ж ты у меня такой некрасивый? Но я тебя и такого люблю!» Я умиляюсь: «Ты первая женщина в моей жизни, которая узрела во мне урода». Вкусы меняются.

На детей и внуков надо зарабатывать. Каждая эпоха располагает разными возможностями. В советское время стойкие заработки у артистов были только в новогодние каникулы.

Ёлочная кампания – золотая жила для голодных артистов средней руки. С 30 декабря по 12 января действия разворачивались на всех площадках, отдаленно напоминающих сценические, начиная с депо Москва-Сортировочная, где среди гнилых шпал и ржавых костылей прыгали испуганные замерзшие зайцы, и заканчивая Кремлевским дворцом съездов, где вальяжный народный Дед Мороз, чуть-чуть отдающий дорогим коньячком, мирно беседовал со Змеем Горынычем в перерывах между представлениями.

Почти в каждом московском театре были свои «елочные бригады». В Театре имени Ленинского комсомола, например, в котором я начинал свой творческий путь, такой бригадой руководил милейший интеллигентнейший завтруппой Арсений Барский. Он сам был не чужд драматургии, и из-под его пера вышли многие новогодние нетленки. Так как новые дети все время откуда-то появляются (нет, появляются они все оттуда же, просто всякий раз свежие), сочинять новые елочные шедевры необязательно. Для них и старые всегда – премьера. Дети менялись, а бригады артистов никогда. В Театре имени Ленинского комсомола бессменным Дедом Морозом работал обаятельнейший Аркадий Вовси. Под бородой и красным гуммозным носом была незаметна его не стопроцентная дед-морозовская национальность. Хуже обстояло дело со Снегурочкой. Ее многие десятилетия играла милейшая Козловская. А так как интернетом еще и не пахло, то определить, в каком веке Снегурочка родилась, было практически невозможно. И вот однажды Дед Мороз, ведя за руку внучку, игриво спросил ребят:

– Ну, кого я вам привел?

Дети в едином порыве закричали:

– Бабу-ягу!

Арсений Барский вынужден был внедриться в «классику» и изменить сцену. Теперь Дед Мороз выходил с внучкой и сурово предупреждал:

– Дети, встречайте! Это моя внучка Снегурочка!

И дети в испуге встречали.

Четыре елки в день… Добежать, успеть нахлобучить несвежую волчью шкуру и с доброжелательным оскалом выйти к детям. Полторы ставки за елку.

Теперь небольшой ликбез для нынешнего, в общем-то зажравшегося актерского поколения. Ставки! Театральный актер получал зарплату на «производстве» и всегда мечтал заработать в кино и на эстраде, где имел свою незыблемую тарификационную ставку. Тарификация – это не рыночная экономика – из кармана в карман, а стройная госсистема персонального присвоения вознаграждения. Сетка: 7 рублей, 9.50, 11.50, 13.50, 21 и заоблачные 25. А еще надбавки за мастерство – 25 %, 50 %, 75 % и космические 100 %.

Кроме того, артист удостаивался права выходить на эстраду отдельным номером, иметь одно отделение или целый сольный концерт. Чтобы дорасти до 100 % мастерства при 25-рублевой ставке с правом на сольный концерт, нужно было прожить три жизни или родиться Аркадием Райкиным.

В кино была иная тарификация: 10, 20, 30, 40 рублей за съемочный день. Еще существовала отдельная надбавка под названием «вождевые». Если Смоктуновский за Гамлета получал 40 рублей, то случайный артист, смахивающий на необходимого вождя, – 60.

Страшное время – это 11-е и 12 января, конец ёлочной кампании. Колонный зал Дома Союзов – самая престижная елка в стране. Главный Дед Мороз родины – артист Бубнов. Сороковое представление в последний день каникул, опаздывает Снегурочка. Испуганный Бубнов что-то рычит под елкой. Из-за кулис ему шипят:

– Займи чем-нибудь детей, она на подходе!

– Чем я их, гадов, займу?! – шипит в ответ Дедушка Мороз.

– Загадай им какую-нибудь загадку!

– Дети! – кричит Мороз. – Я получаю за каждую елку три ставки. Ставка у меня – 13.50. Три елки в день – сколько я имею в день?

– Сорок пятьдесят! – моментально орут смышленые дети.

– Ага, сейчас! – злорадно парирует Дедушка. – А налоги?!

На этой радостной ноте выбегает запыхавшаяся Снегурочка.

Артисты, не приспособленные к елкам, тоже мечтали подзаработать в Новый год. Помню (действительно, вспомнил), как в 60-е годы мы (мы – это я и два моих ныне покойных друга-сослуживца по Театру имени Ленинского комсомола: Всеволод Ларионов и Лев Лосев) провели ночь с 31 декабря на 1 января. Костлявая рука голода гнала нас в половине первого ночи в город Наро-Фоминск, где в закрытом (в прямом и переносном смысле) бункере должен был начаться в два часа ночи новогодний шабаш – предтеча нынешних корпоративов.

Снег шел бесконечный, большими хлопьями, как в дорогом детском спектакле, и мы на моем ржавом транспортном средстве по кличке «Победа», или ГАЗ-20, пробивались по Киевскому шоссе к источнику благосостояния. Ни ночного автомобильного движения, ни указателей в тот каменный век еще не было, и ехать приходилось на ощупь с точным предупреждением, что Наро-Фоминск – это где-то километрах в 80 от столицы.

Через час езды мы стали сомневаться в верности выбранного нами пути в конкретном и философском смыслах. И вдруг метрах в 25-ти от обочины мелькнул огромный транспарант. Остановились, бросились, утопая по колено (а то и повыше – не знаю, как интеллигентно назвать это место), к указателю, дошкандыбали до подножия, а транспарант оказался на каких-то сваях, очень высоко и в темноте. Я мужественно доплыл обратно до шоссе, развернул транспортное средство фарами к транспаранту, и мы с умилением прочли: «ВПЕРЕД, К ПОБЕДЕ КОММУНИЗМА!» Ура! Мы едем в Наро-Фоминск!