Леонид Шебаршин - КГБ шутит. Рассказы начальника советской разведки и его сына

Собачка устраивалась поудобнее на синем свитере, но еще не спала.

Генерал в свое время читал Эдгара По, откуда и выплыл «гость случайный». Любил лемовский «Солярис», помнил Дж. Б. Пристли, огромного блоковского пса в туманном кабинете – «перед гением судьбы пора смириться, сэр». Все это был плод фантазии довольно благополучных (кроме По, разумеется) талантливых людей. Читать их было интересно, зачаровывала благородная необычайность ситуаций, вымышленные ими призраки вызывали умиление.

Жизнь Старика складывалась в общих чертах таким образом, что он не верил ни в Бога, ни в черта, посмеивался над экстрасенсами и парапсихологами, не переживал ни кошмаров, ни видений и к приметам относился, как уже было сказано, не вполне серьезно. За каждым непонятным явлением стояли либо живые люди, либо непреложные законы физики и химии. Если вещь не могла быть объяснена немедленно ни тем, ни другим, а рассказывал ее кто-то из подчиненных, следовало вежливо посоветовать ему пойти проспаться и зайти с докладом на свежую голову. Положим, ты нажал на тормоз на скользкой дороге. Твою машину развернуло, пронесло мимо встречного грузовика, выбросило через обочину буквально в сантиметре от бетонного столба, перевернуло, и она вновь оказалась на колесах, даже не помятая, а ты как был, так и остался на водительском месте, судорожно вцепившись в баранку. Весь этот головоломный путь укладывается в цепочку формул, жестких, как земное тяготение, и даже намека на чудо, на спасшую тебя сверхъестественную волю здесь нет. Повезло. В следующий раз не повезет, вот и вся мистика. Такую же или примерно такую шутку могут устроить и люди: слить, скажем, тайком тормозную жидкость, и ты расшибешься в лепешку строго по законам физики, и в этом не будет ничего потустороннего. Кто-то из приятелей, возможно, скажет потом в горюющем дружеском кругу: ах, я чувствовал, что с ним случится беда, не надо было ему тогда ехать… И в этом предчувствии не будет ничего необычного, оно возникло после события, но подсознание перевернуло его во времени. Хотя, если припомнить… Шел однажды Генерал по тегеранской улице в революционное смутное время, вдруг спохватился, что надо бы зайти в аптеку, развернулся, прошел сотню метров, услышал за спиной ухнувший, глухой взрыв и увидел падающую плашмя на тротуар двухэтажную стену. Стена накрыла пяток автомобилей и примерно столько же прохожих, одним из которых должен был быть он.

Он размышлял, поглядывал на дремлющую собаку. К неистребимому табачному духу примешивался легкий запах псины. Любая собака заходит в незнакомый дом, поджавши хвост, настороженно, боязливо озирается…

Казенная серая папка раскрыта, очки водружаются на нос, руки торопливо листают ненумерованные, небрежно исписанные листы, где ручкой, где карандашом, отыскивая и не находя нужное. Вот наконец несколько желтых линованных страниц. На таких писались исходящие шифртелеграммы. Желтая бумага была плотной и приятно шероховатой, не утомляла глаз, фразы ложились на нее отчетливыми черными строками. Один чистый блокнот, обладавший такими достоинствами, генерал приберег для личных нужд и израсходовал на заметки и письма.

Лет пятнадцать, а может быть, семнадцать тому назад на этом листке рукой Генерала, тогда еще подполковника, было написано:

«… крошечный трогательный зверек, оторванный от матери в самом нежном щенячьем возрасте, пил молоко из бутылочки с соской и только-только учился жевать острыми, как иголки, зубками. Собаку-мать звали Тотоша, брата нашей питомицы хозяева нарекли Антошей, а нам захотелось, чтобы в кличке собачки тоже сохранился фамильный звук “ша”. Рискуя навлечь недовольство многочисленных Оксан, малышку назвали Ксю-Ша и объясняли знакомым, что по-тибетски это значит “цветок лотоса”. Простодушные выдумке верили и восхищались тем, как подходит имя очаровательному рыженькому щенку, пушистому хвостику бубликом, черному носику и чуть выпуклым блестящим глазкам.

Вечером Ксю-Ша укладывалась в ногах хозяйской постели поверх одеяла и будила меня ранним утром, до рассвета. Она пробиралась по холмистой равнине постели, осторожно ступая неокрепшими лапками, вставляла холодный мокрый нос с жесткими усиками прямо в мое ухо и громко фыркала. Начинающийся так день неизменно приносил удачу и доброе настроение. Очень скоро Ксю-Ша научилась делить все человечество на своих и чужих. Незнакомцев она не переносила, преследовала несчастного не понравившегося ей гостя по пятам. Ее голосок мог звенеть часами. Ксю-Ша охраняла дом и хозяев так же верно, как ее предки сторожили холодные каменные храмы в Гималаях.

Из Индии подросшую собаку привезли в Москву. Она любила запрыгивать на стул, перебираться на письменный стол, устраивалась на подоконнике и внимательно смотрела из окна девятого этажа на московскую уличную сутолоку. На закатном солнце ее тонкая шерстка светилась золотом…»

Собака мирно посапывала на полу. Горела на столе лампа. Раскинулись веером, перемешались старые и свежие листы. Ни шороха, ни звука не доносилось из-за окна. Давно умолкла печка, становилось прохладно, и по спине Генерала вдруг пробежали мурашки. Он негромко, как бывало, позвал: «Ксю-Ша, Ксю-Ша!». Пушистое колечко разомкнулось, слабо вильнул хвост, черный нос уставился на хозяина. Не дождавшись команды, собака вздохнула и вновь свернулась в клубок.

«Ксюшечка, миленькая, – запричитал шепотом Старик, – этого же не может быть. Ведь тебя убила машина. Я сам держал тебя на руках уже мертвенькую, такую спокойную и красивую. Мы плакали всей семьей, мы так любили и так жалели тебя, наше солнышко…»

Старик пребывал в каком-то затмении. Он сразу и не подумал, что с того весеннего дня, когда рыдающая девочка ворвалась в квартиру с пушистым бездыханным тельцем на руках, прошла уже четверть века и что ни одна собака так долго не живет. Когда эта совершенно простая мысль достучалась до его сознания, он, к собственному удивлению, ничуть не опечалился.

«Возможно, это галлюцинация. Такое, говорят, бывает. И зрительная, и слуховая, и потрогать можно… Ксю-Ша, Ксю-Ша!»

Собачка нехотя подняла мордочку, всем своим видом выражая неудовольствие и как бы давая понять, что в это время порядочные люди и собаки должны спать.

Стараясь больше не тревожить Ксю-Шу, Генерал наскоро прибрал стол, глотнул на кухне холодного чаю, сполоснул разгоряченное лицо ледяной водой и стал укладываться на свое жесткое, из досок сколоченное ложе. Голубым светом поверх занавески светила луна, и думалось легко.

«Что бы это ни было, галлюцинация, сон, чья-то добрая шутка, магия – все что угодно, – это радость».

Генерал опустил руку, погладил теплую шелковистую шерстку, полюбовался мысленно ее рыже-золотой окраской и стал погружаться в сон. Мелькала мысль, что завтра, пожалуй, он Ксю-Шу уже не увидит, но она обязательно будет появляться вновь и вновь, что ее сегодняшнее появление – лишь начало чего-то нового и радостного, что Ксю-Ша всегда приносила удачу и хорошее настроение.