Леонид Шебаршин - КГБ шутит. Рассказы начальника советской разведки и его сына

«Что такое, Виван?» – задергался ихний Джеймс Бонд и, на всякий случай, кобуру расстегнул, по сторонам дико оглядываясь.

К счастью, все разъяснилось. Сэм по-тихому вынул баночку из тележки, отдал ее Айвену (это так у них Иван называется), тот ему скрытно, как чекисту полагается, бутылку «Столичной» за пазуху сунул, и разошлись они с миром.

Ф-фу! Слава тебе, Господи! Еще бы чуть-чуть – и ввела бы против нас Великобритания санкции, а так все лишь легким испугом отделались.

Что-то у меня аппетит разыгрался от вышесказанного. Схожу-ка я в магазин за килечкой, пока и она еще не кончилась.

«Погулял, мля!» – читалось на мордочке песика Максика, юного лхасского апсо, которого мой маленький сын беспощадно тащил на поводке, не давая задрать лапку ни у одного кустика.

Так случилось, что Максик стал первой в мире собакой, которая лично облаяла только что назначенного нового председателя КГБ – в тот же день, на вечерней прогулке. «Смотри, Мак! – сурово сказал ему отец. – Повесят тебя, сукина сына, на первой же осине, с табличкой на груди “Он лаял на Председателя”, вот будешь знать!»

Благостную тишину раннего летнего утра в микрорайоне Никулино разорвал в клочья громоподобный рев ротвейлера, поросячий визг убиваемого Максика и семиэтажный мат отца, вращавшего семейного любимца на поводке вокруг своей головы, чтобы не дать огромному ротвейлеру сожрать старого дурака Мака, беспричинно и вероломно облаявшего его.

Вечером отец поведал мне об этой кошмарной битве, не преминув подчеркнуть личную доблесть и героизм, спасшие старого забияку.

«Зря ты его просто так вращал, – сказал я. – Надо было огреть хорошенько этого ротвейлера Максиком, ну, как кистенем, враз отлез бы!»

Отец угрюмо посмотрел на меня и молча отхлебнул чаю. Руки его слегка дрожали.

Пешком на четырнадцатый этаж – это многовато, особенно если тебе уже за пятьдесят. Но что делать? Пусть лифт сломался, но собаке-то гулять надо. Бурча на Мослифт, домоуправление и особенно на ни в чем неповинного Максика, отец потопал сначала вниз, а потом обратно на родной четырнадцатый этаж, собираясь быстро позавтракать, переодеться и поскорее отправиться на работу, чтобы не опоздать на какое-то важное совещание с участием очень большого начальства. Тяжело дыша, отец вставил ключ в скважину замка, ненадолго выпустив из рук поводок с Максиком. Взглянув на пыхтящего хозяина каким-то особым подлым взглядом, Мак развернулся на площадке и резво припустил вниз, не обращая внимания на крик: «Ты куда, гад! Стой, зараза!»

Я отказываюсь подробно воспроизводить обстоятельства поимки косматого хулигана и возвращения обратно на четырнадцатый этаж участников инцидента из чувства уважения к ним обоим. По словам отца, если бы его видели представители общества защиты животных и фонда любителей изящной словесности, то ему пришлось бы долго объяснять в суде, на каком основании он измочалил о бедное животное совсем еще новый поводок и что означают выражения «жарарака гремучая», «сын косматой каракатицы» и особенно «скотина тибетская». К счастью, к вечеру обе стороны конфликта помирились и принесли взаимные извинения, скрепив дружбу несколькими совместно съеденными котлетами и полстаканом водки.

Бедный Максик! В своей глубокой собачьей старости он стал совсем слепым, глухим и ужасно душистым, ориентируясь в пространстве, как шутил отец, по возвратной волне собственного смрада. Как-то раз он исчез и был обнаружен отцом в придорожной канаве, где беспомощно копошился в грязи, совсем как граф Лев Толстой, который на старости лет тоже убрел из дома, подальше от своей Софьи Андреевны.

«Бедный Мачок», как звал его в минуты нежности мой отец, умер тихо, во сне, прожив с нами долгие восемнадцать лет и став свидетелем горестей и радостей нашей дружной семьи.

Каждую субботу по многолетней традиции я навещал отца у него дома. Мы пили чай – обязательно очень хороший и крепкий, курили, вели неторопливые разговоры о том о сем, часто вспоминали места, где работал он, а затем я – Индию, Пакистан. Изредка, без большой охоты, говорили о российской власти, к которой отец относился с брезгливостью.

Впрочем, как-то раз, во время моего очередного посещения, разговор совершенно неожиданно стал вращаться вокруг светлейшего Дмитрия Анатольевича.

«Где часы-то? Потерял?» – спросил отец, заметив отсутствие у меня на руке бессменного друга с циферблатом.

«Да нет! Сломались, а новые купить не успел».

«Не покупай, не надо. Счас я…»

Отец вышел в соседнюю комнату, принес оттуда массивные часы в хромированном корпусе и вручил их мне: «На! Часы немецкие, автоматические, первый сорт! Носи! Только не забывай их заводить – маши рукой вверх-вниз. Вот так», – показал отец.

Часы, по правде сказать, были не очень. Немецкого в них было не больше, чем в любой другой китайской дряни. Поносил я их пару дней и купил новые, отечественные, кудряво оформленные часы с гербом, всего-то за полторы тысячи рублей.

«Часы-то у тебя какие богатые! На какие-такие народные средства и почем приобретены, хотелось бы знать?» – с деланной завистью спросил отец в ходе следующей встречи, заметив у меня на запястье обновку с орлами.

«Да ты знаешь, папа, получил за так, совершенно то есть даром», – ответил я, внезапно почувствовав неудержимый порыв к творческому вранью, мощно поперший наружу.

«От любимой женщины, да?» – проницательно прищурился старый чекист.

«Нипочем не догадаешься. От самого Дмитрия Анатольевича. Вот от кого!»

«Это от какого Дмитрия Анатольевича? От президента? Врешь, конечно!»

«Ну нисколечко! – с горячностью заверил я. – Представь, иду я на днях по Кутузовскому и левой рукой машу вверх-вниз, вверх-вниз, ну, как ты меня учил, чтобы часы завелись. Иду, значит, машу, а сзади кортеж президентский с ревом и визгом надвигается. Мне до них дела нет, машу конечностью, иду дальше, как вдруг – стоп машина! Встали они как вкопанные, а из главного джипа собственноручно выходит сам Дмитрий Анатольевич и прямо ко мне – шасть!»

Отец издал какой-то неопределенный звук, означавший, видимо, что и не такое вранье слыхивали, но перебивать не стал.

Обнадеженный отсутствием обидных реплик, я с энтузиазмом продолжил:

– Ну вот! Подходит он, значит, прямо ко мне, суровенько так смотрит своими большими очами, как мадагаскарский лемур на вкусного таракана, да и спрашивает: «Это Вы чего рукой машете – вверх-вниз, вверх-вниз? Меня приветствуете или просто озорничаете?» Смутился я страшно, но с духом собрался и отвечаю: «Да какое там озорство! Просто у меня часы такие – старые, их надо заводить, рукой размахивая вверх-вниз, вверх-вниз! – показал я Дмитрию Анатольевичу. – Ну, и заодно вас приветствую, как же еще». Президент испытующе посмотрел на меня. Во взоре его читалось: «Придурок, но лояльный. Это хорошо». – «А как вас звать-то?» – «Зовут меня Алексей Леонидович, а фамилия моя – Шебаршин». – «Да!? Вы случайно Леониду Владимировичу Шебаршину родней не приходитесь?» – «Я его сын».