Лев Вершинин - О знаменитостях, и не только…

За день до факультетского партийного собрания пришел ко мне домой мой сокурсник Миша Кит. За ужином с мрачным видом сказал, что он лично выступит против исключения Лени из партии. Он был на фронте, храбро сражался и даже награжден боевым орденом Красной Звезды. Хватит с него вполне и строгого выговора с предупреждением. Неисправимый скептик, я ему на это ответил:

— Какая, Мишуня, смелость с твоей стороны. Да у тебя не хватит духу не то что выступить, а проголосовать против его исключения. Головой ручаюсь.

— Свою рыжую голову держи при себе — глядишь, со временем пригодится, — парировал Миша. — Поспорим на бутылку коньяка, понятно армянского. — И после короткого раздумья добавил: — Выступать мне и впрямь не стоит. А вот против исключения Лени из партии я уж точно проголосую.

«Ладно, спорим, — решил я. — Эх, как бы мне хотелось проиграть».

Сразу же после закрытого партийного собрания подбежал я к Жене Подколодному.

— Ну как?

— А так. Исключили нашего Леню из партии.

— Единогласно?

— А ты что думал? Кому же охота опосля самому с партийным билетом расстаться!

Вечером на пути домой подошел я к Мише Киту и сказал тихонько:

— Спор-то ты, Мишуня, увы, проиграл.

— Понимаешь, тяну я руку из кармана, а она, черт побери, не вылезает, и все тут, — пробормотал Миша.

И такой у моего Мишуни был несчастный, потерянный вид, что не хватило у меня духу и дальше упрекать его в трусости. Кто знает, как бы я сам поступил, окажись на его месте.

До конца учебы оставалось всего два месяца, но Леониду защитить диплом так и не разрешили.

Сдал я последний экзамен и, понятное дело, решил отметить столь приятное событие домашним выпивоном. И тут позвонил Леонид — сказал, что хотел бы поздравить меня «с получением высшего образования». Пришел, пожелал мне за рюмкой водки дальнейших успехов на ниве переводческой, а потом стал оплакивать свою судьбу. Да на том не остановился, а принялся громко так поносить МГБ. Я аж похолодел от ужаса.

— Лень, стены-то тонкие, не дай Бог соседи услышат.

Но Леонид завелся, и удержа ему уже не было.

— Тоже мне мудрые карательные органы! — ярился он. — Сами себе на ровном месте врагов создают. Ладно, мой отец в молодости и впрямь примкнул к троцкистам. Значит, человека за это надо к стенке ставить? Взяли, однако, и расстреляли. Хорошо, а мать моя здесь при чем? Она-то о заговоре троцкистов и вовсе из газет узнала. А ее раз… и в ссылку. Ну а теперь за меня взялись. Только со мной этим собакам…

— И с тобой за милую душу расправятся, если и дальше будешь охаивать наших доблестных чекистов. Ты что, спятил! Скажешь одному, другому, а третий помчится прямиком в МГБ, если уже не помчался.

— Надеюсь, первым сексотом ты все-таки не будешь, — достало у Лени сил пошутить.

— Первый ничего не видел и не слышал. Но у тебя язык без костей. Ты ведь не уймешься. Неужто не понимаешь, в какой стране живешь?

— Плевать я на них хотел, на этих псов гончих. Э нет, меня… — и осекся, сообразив наконец, что стена-то ненадежная и это всего-навсего коммуналка с пятью разными семьями.

Много позже, в послесталинском 1957 голу, пришел ко мне в Настасьинский переулок мой друг, итальянский славист Анджело Мариа Рипеллино. И прямо с порога попал в кухню, где вовсю дымились кастрюли и чайники. Уборная же была на все пять семей одна. Оглянувшись с видимым испугом вокруг, Анджело прошептал, невольно закрыв глаза:

— Лев, это что, твоя гарсоньерка? Так ведь сюда и приличную любовницу приводить стыдно. Неужели ничего получше найти не мог?

Тут в кухню вошла моя жена Муся, любезно поздоровалась с гостем и через отдельный коридорчик провела его в нашу комнату. По высоченным потолкам и камину нетрудно было догадаться, что прежде дом принадлежал богатому господину. Так оно и было — до октября семнадцатого года домом владел глава крупного банка. Пять нынешних комнат были тогда гостиной, где хозяин каждую неделю устраивал пышные приемы для именитых гостей. Садились они у мраморного камина и заводили умные разговоры о судьбе России.

Судьба владельца банка сложилась довольно удачно. Дом он сразу после революции, понятно, потерял, но сам уцелел, успев уехать за границу.

С той поры прошло добрых тридцать лет. Теперь у камина сидели не дворяне и купцы, а мы с Леней Капелюшем. Уже вполголоса он продолжал жалеть себя и проклинать полковника Мудрого — чтоб его понос прохватил и больше не отпускал!

На прощание Леонид клятвенно пообещал мне держать язык за зубами. Отныне с приятелями и друзьями он беседовать будет только о футболе, погоде и девочках.

Но вскоре о своем обещании он напрочь забыл. В кругу самых близких верных друзей стал снова почем зря честить «этих вшивых эмгебистов — развелось их на Руси видимо-невидимо».

Один из «верных» друзей донес куда надо, и через неделю Леню арестовали. После коротенького суда получил он свои десять лет «за клевету на советские карательные органы» и отбывал их в одном из сибирских лагерей.

Домой в Москву он вернулся через семь лет, уже после смерти Сталина, и был полностью реабилитирован. Блистательно окончил архитектурный институт и стал работать в архитектурной мастерской. Снова зачастил в свой любимый ресторан «Арагви».

А еще через три года умер от рака желудка. Знаю, читал, что врачи отрицают прямую связь между жизненными потрясениями и этой страшной болезнью. Все равно, убежден, что убили Леню Капелюша совместными усилиями тюрьма, лагерь и рак.

Но все это произошло уже после весьма своевременной кончины вождя народов Иосифа Виссарионовича.

Тогда же, в сталинском сорок девятом, адмирал военно-морского штаба объяснил нам, группе моряков и переводчику лейтенанту Вершинину, что мы из Москвы поедем через Прагу в столицу Италии Рим. Затем доберемся до порта Остия, а оттуда уже на корабле поплывем в Неаполь. Ясное дело — не любоваться там ночными фейерверками, а чтобы принять итальянский эсминец. Каковой Италия, проиграв по милости Бенито Муссолини войну, отдавала нам в счет репараций. После ремонта миноносцу предстояло пересечь Средиземное море и через Босфор и Дарданеллы выйти в море Черное. Конечной же целью нашего плавания была Одесса.

Через день вся наша группа получила новенькие штатские костюмы, сели мы в купе новенького поезда и поехали в Прагу. Сидим себе, беседуем чинно-мирно, и вдруг немолодой, усатый чех обращается к нам с вопросом на чистом русском языке:

— Вы что — советские военные моряки?

Вот тебе и на! Битый час нам в штабе втолковывали, что вплоть до прибытия в Рим мы являем собой делегацию торгового флота, и уже в начале пути нас «разоблачили».

— Откуда вы взяли, что военные? — со злостью спросил глава нашей группы Валентин Колесников.