Михаил Герман - Воспоминания о XX веке. Книга первая. Давно прошедшее. Plus-que-parfait

В конце тридцатых между Горской и Александровкой начиналась приграничная полоса (сама граница находилась совсем рядом, уже в Белоострове, и опасная близость к ней Ленинграда во многом объясняет истинные причины нашего нападения на Финляндию). Стоял шлагбаум, пограничники спрашивали пропуск. Зеленые фуражки, настоящие винтовки, каменные лица. Нам, детям, это, естественно, нравилось. Так сказать, «граница на замке».

Впрочем, вместо пропуска можно было воспользоваться бидоном: за шлагбаумом помещалась керосиновая лавка, и в нее пускали тех, кто имел при себе соответствующий сосуд. «Замок» открывался с помощью керосинового жбана. Избыточная подозрительность неизбежно порождает лютый идиотизм.

Не потому ли с дачей связаны самые острые приступы детской шпиономании? К тому же популярнейший шпион из какой-то детской книжки был именно дачник, носивший летнюю шапку-шлем с двумя козырьками, она называлась «здравствуй и прощай». А какие книжки о шпионах выходили тогда! Например, «Истребитель „2-зет“». В этой книжке Сергея Беляева, [5] Сергей Михайлович Беляев (1883–1953) — в свое время известный фантаст, его книги «Радиомозг», «Властелин молний», «Приключения Сэмюэля Пингля» неоднократно переиздавались. Не путать с Александром Беляевым, автором популярных книг «Человек-амфибия», «Голова профессора Доуэля» и др. вышедшей в 1939 году, вражеский самолет (перекрещенные буквы «Z» становились свастикой) мог исчезать и появляться вновь совсем в другом месте. Или «Миллионы глаз» Льва Зильвера — изданный в том же году сборник рассказов о шпионах и о невероятной прозорливости и бдительности советских людей! Они рождали такую истерическую подозрительность вкупе с самоотречением, что я спрашивал у своей нежно любимой мамы (цитата точная): «Мама, ты не шпион?» Детская логика вполне объяснима: искать дурное надобно было в самом дорогом и хорошем — иначе где же подвиг и самоотречение? У нас нынче пишут о синдроме Павлика Морозова. Происходит это, думаю, исключительно от раздраженного малознания, проблема-то отнюдь не нова, и в античные времена забвение родственных связей во имя гражданской идеи было весьма популярно. Все социальные передряги предполагали, что свобода и родина дороже родных и близких. Иное дело, что у нас это происходило особенно отвратительно, а предательство называли подвигом.

Автомобили на даче как-то забывались, любоваться ими можно было только на шоссе, где гуляли редко. Зато появление на ухабистой деревенской дачной дороге «эмки», а то и «ЗИСа» вызывало сенсацию. Однажды светло-серый, видимо персональный, «ЗИС» торжественно, проваливаясь в уличные ямы, проехал мимо нашей дачи, везя на крыше пружинный матрас в красно-белую полоску. Это произвело сильное впечатление. И с тех пор, как только ответственный лимузин появлялся на дачной улице, отовсюду сбегались дети и отвратительными голосами орали: «Матрасник, матрасник!..» В «сельском уединении» все становится событием.

На даче все меркло перед культом велосипеда. Встречались здесь и детские двухколесные велосипеды, но предметом всеобщего вожделения были, разумеется, «взрослые» — со свободным ходом, тормозом, сумкой-кобурой для инструментов, насосом (он пах резиной и чуть бензином, пах велосипедной романтикой!), с багажником, задним фонариком-отражателем и прочими упоительными деталями. Дети ездили на них, мучительно переваливаясь на педалях, так сказать, «помимо седла» — с него ноги до педалей просто не дотягивались. Обычно несколько ребят стояли маленькой толпой, ожидая очереди «прокатиться». И даже велосипедный тренькающий звонок, даже специфическое сухое дребезжание металла вкупе с шорохом шин до сих пор вызывают волнение в моей памяти.

Особый шик — «вести велосипед», иными словами, идти по дорожке пешком, держа его за руль и всем видом выражая готовность элегантно на него вскочить — разбежавшись и легко перебросив ногу через раму. Были еще маленькие, но горделивые предметы велосипедного дендизма. Например, зажимы на брюках. Их порой не снимали, даже давно сойдя с велосипеда. Пожалуй, сегодняшним аналогом этого невинного хвастовства является упоенное бряцание ключами автомобиля… Модным дополнением дамских велосипедов считались разноцветные вязаные сетки над задним колесом (чтобы не запуталась юбка, но главное — «для красоты»). А уж о фаре или ручном тормозе говорить можно было только с придыханием, блаженно прикрыв глаза.

У меня был двухколесный велосипед, но маленький, детский, и всерьез я его не воспринимал. У него не было ни тормоза, ни «свободного хода». Но с ним связано событие почти трагическое.

Будучи ребенком флегматичным, склонным к задумчивым и бессмысленным занятиям, я как-то на берегу Маркизовой лужи крутил педаль своего велосипедика, поставив его вверх ногами. Смотрел, смотрел, как крутится колесо, и не заметил, как палец попал между цепью и шестерней. Больно, страшно — палец разрезан до кости. Мама несла меня на руках, а я орал: «Ой, палец отвалится, ой, только не мажьте йодом!» Йода я боялся отчаянно, кажется, даже больше потери пальца.

Кроме детского велосипеда, я был гордым обладателем немыслимо роскошного предмета, купленного еще в пору нашего семейного богатства, — «педальной машины». Это был металлический, похожий на настоящий автомобильчик с рулем и гудком — резиновой грушей. В него помещался ребенок лет пяти. Вместо дна ноги упирались в педали, с помощью которых должны были крутиться колеса. Но несовершенство технических расчетов и, возможно, моя детская хилость стали непреодолимыми препятствиями на пути практической эксплуатации роскошного экипажа. С места сдвинуть его было почти немыслимо. Кроме того, шины у автомобиля были надувные, постоянно лопались, запасные нигде не продавались! Поэтому гордыня моя оставалась теоретической. Лишь иногда все шины заклеивались, и благодушно настроенные дачные приятели со снисходительным гиканьем и свистом толкали диковинный автомобиль, которым я восторженно правил. Счастливые мгновения! А чаще всего я просто гордо и одиноко сидел в неподвижном кабриолете.

Важнейшей частью дачной жизни был, разумеется, футбол. Мы любили его фанатично. Была книжка Льва Кассиля «Турецкие бутсы» про знаменитого форварда Пеку Дементьева. И конечно же, его же знаменитый роман «Вратарь республики»! Я был самый маленький, и меня брали только голкипером, чем я был премного доволен. Один раз я так схлопотал кожаным мячом по физиономии, что обжигающий этот удар помню поныне.

Оставались, разумеется, и забытые ныне жеманные и милые игры начала века. Серсо — кольца, которыми перебрасывались с помощью палочек, похожих на маленькие деревянные шпаги, катание обруча. Бессмертные «казаки-разбойники», лапта, пятнашки.