Михаил Герман - Воспоминания о XX веке. Книга первая. Давно прошедшее. Plus-que-parfait

«Сравнительно недавно мне довелось быть среди Дроздовых (Дроздов — персонаж из книги Дудинцева — один из первых безжалостных образов невежественного, подлого, хитрого советского руководителя. — М. Г.) довольно длительное время и очень много с ними встречаться. Это было на теплоходе „Победа“. Половина пассажиров — интеллигенция, художники, рабочие, актеры. Это один слой, который занимал 2-й и 3-й классы. Каюты „люкс“ и 1-й класс занимал другой слой — заместители министров, крупные хозяйственники и прочие номенклатурные работники. С ними у нас ничего общего не было и не могло быть, потому что, по мнению 2-го и 3-го классов, Дроздовы, занимавшие половину теплохода, были не только невыносимы своей спесью, своим абсолютным равнодушием, даже своей враждебностью ко всему, очевидно, кроме своего положения и собственного чванства.

Кроме того, они поражали своим диким невежеством. <���…> Один из Дроздовых, занимавший очень большой пост в прошлом, спросил про картину Рафаэля: „Что это нарисовано? Суд над Муссолини?“ Я слышал такой вопрос в Акрополе: „Как пролетариат мог допустить разрушение Акрополя?“ <���…> Когда мой сосед, ленинградский писатель, сказал: „Какое море по цвету замечательное!“ — один из Дроздовых, который стоял рядом, заметил: „А у нас что, море хуже по цвету? Надо будет проверить этого товарища!“ <���…> В нашей стране безнаказанно существует, даже, в некоторой степени, процветает новая каста обывателей. Это новое племя хищников и собственников, не имеющих ничего общего ни с революцией, ни с нашей страной, ни с социализмом. Эти циники и мракобесы, не боясь и не стесняясь никого, на той же „Победе“ вели совершенно погромные антисемитские речи. Таких Дроздовых тысячи, и не надо закрывать глаза».

Шестидесятичетырехлетний писатель, с детства грезивший о Париже, был наконец высочайше допущен. Стыдно, но, с другой стороны, — я по себе это знаю, когда поездка в Париж воспринималась подарком судьбы, — как обострены были зрение и чувства.

«…Я с полной ясностью представил себе, что через три дня я впервые в жизни увижу Париж. Я наконец поверил в это, и у меня начало тяжело биться сердце».

Сколько унижения за этими строчками и сколько восторженной романтики! Какой прекрасно-трогательный до слез очерк «Мимолетный Париж» опубликовал мудрый стареющий литератор! Это был, как всегда у Паустовского, артистично и восторженно написанный текст, с массой романтических ассоциаций и, думаю, выдуманных (или сильно поэтизированных, Паустовский славился неуемной, почти мюнхаузеновской фантазией) подробностей и диалогов с парижанами и парижанками, но это был именно тот, выстраданный десятилетиями, отчасти выдуманный, книжный, но все же увиденный в реальности (в которую едва верилось!) город.

Избави нас бог от нового «железного занавеса», но в те поры заграница была чудом. Вряд ли стоит беречь и хранить это ощущение, свидетельствующее лишь о вечном рабстве. Но и забывать о нем нельзя.

И — стыдно признаться — даже Паустовскому, почти небожителю в моем тогдашнем (да и нынешнем, наверное) представлении, я завидовал и очерк его читал с предубеждением и горькой обидой, в которой растворялась любовь и к Парижу, и к писателю…

В конце 1954 года по радио выступил Сергей Образцов. Передача называлась «Голос Парижа» — об Иве Монтане. В ту пору Образцов казался, да и был, наверное, одним из немногих относительно независимых интеллигентов. Кукольник, к нему власти относились снисходительно (его во все времена приглашали выступать на кремлевские концерты), многое прощали, он вел себя если и не слишком отважно, то всегда достойно. Говорил хорошо и точно, с мягкой, действительно задушевной интонацией, естественной у человека, страстно любившего детей, животных и кукол. Естественно, он бесконечно себе нравился, но это ему шло, и то, о чем он говорил, всегда было интересно и трогательно.

Сергей Владимирович привез из Парижа в Москву две долгоиграющие (тогда — диковинка!) пластинки: концерт Монтана, записанный в 1953-м. И мы слушали: сначала комментарий-перевод, а потом и сами песни. Вероятно, знание Образцовым французского языка было отчасти мифическим, но он умно и блестяще играл перед слушателями это знание, да и какое, в конце концов, нам дело, сам ли он переводил тексты песен. Говорил-то он превосходно.

Ив Монтан, посетивший III Московский международный кинофестиваль, раздает автографы своим поклонникам. 1963

Низкий, с веселой хрипотцой и нежной горечью голос Монтана произносил слова едва мне тогда внятного языка с таким щегольством, так красиво, трогательно-шутливо и печально, что я почти поверил в то, что и сам этот язык знаю. Ласковый пересказ Образцова давал иллюзию понимания, я выхватывал отдельные фразы и пытался их напевать (в одиночестве), грассируя и гнусавя. Других шансонье мы не знали, и Монтан стал для нас единственным и главным.

Мы не встречались с такими текстами, такими щемящими и вместе легкими мелодиями. У нас пели: «А утром у входа родного завода влюбленному девушка встретится вновь…» или «Водой холодной обливайся, если хочешь быть здоров…». А тут ветер разгуливал по Парижу вместе с флюгером «comme deux collégiens» (как два приятеля-соученика); «море стирало на песке следы разлученных влюбленных»; солдат «с цветком в дуле винтовки» уходил на войну — «partir — c’est mourir un peu (уехать — немножко умереть)», унося в ранце маршальский жезл, а на обратном пути — лишь грязное белье; парижский гамен был похож на цветок, выросший в банке от горчицы; гремели, блистали «Les Grands Boulevards», все было до боли трогательно, мучительная ностальгия по вряд ли реальному Парижу томила сердце вместе с четким пониманием того, что никогда в Париж нормальный советский человек поехать не сможет…

Монтаном заболели, записывали тексты, к преподавателям французского языка стояли очереди, и большинство из них, естественно, ничего не понимали в сверхмодных оборотах современного парижского арго. Книжка Монтана «Солнцем полна голова» (абсолютно пустая книжка) вышла у нас по-русски и по-французски, и ее расхватывали, читали. И все это было от нашей убогости, несвободы, незнания куда более известных французских шансонье и всей той прелестной массовой культуры, без которой общество обречено на унылую и агрессивную серьезность. Когда стали показывать фильм «Плата за страх» с Монтаном в главной роли, все расстроились, что герой не поет, — никто не знал, что Монтан в мире куда больше известен как актер. Бернес пел новый, как сейчас сказали бы, хит: «Когда поет далекий друг…» Франсис Лемарк написал на ту же мелодию Мокроусова новый текст — «Ami Lointain» — совершенно не о том, но трогательный, с припевом: