Владимир Бушин - Я все еще влюблен [Роман в новеллах]

– Ну, видишь ли, – пытался утешить ее Мавр, – ведь я послал телеграмму не от себя лично, а от всего Интернационала. Для личной же переписки у Линкольна, вероятно, по-прежнему нет времени. Ты только сопоставь: международная, почти всемирная организация и – маленькая девочка Тусси…

Но Тусси не хотела сопоставлять, она все-таки обиделась, она считала, что уж за три-то года Линкольн мог прислать ей хотя бы одно письмо. Обида, копившаяся по капле, стала вдруг такой острой, что она эгоистично решила: «Не буду больше писать, пусть-ка он повоюет без моей помощи! Посмотрим, как пойдут у него дела». Она даже не отправила два уже написанных письма. Одно было адресовано, как всегда, Линкольну, а второе – генералу Гранту. Кроме очередных рекомендаций по ведению военных действий и борьбе с лазутчиками врага, в частности советов использовать негритянские батальоны и полки в ночное время (ведь негров ночью не видно), оба письма содержали нечто новое. В связи с началом интенсивных завершающих операций по разгрому южан Тусси советовала Линкольну быть особенно осторожным в смысле личной безопасности, не лезть на рожон, не подставлять свою голову под шальные пули. Письмо же Гранту содержало прямое требование усилить охрану президента. Тусси спрятала эти письма в большой том Шекспира и вскоре почти забыла о них…

Наступление северян на Ричмонд развивалось успешно. Хотя войска генерала Ли яростно сопротивлялись и даже предприняли контрнаступление на Вашингтон, они были отражены и разгромлены. Третьего апреля 1865 года войска Гранта вошли в Ричмонд. Девятого апреля армия генерала Ли сдалась. Со дня на день, ожидалась капитуляция и остальных войск южан… В доме Марксов все поздравляли друг друга, ликовали, словно настал большой и веселый праздник.

Газеты в эти дни ожидались с особым нетерпением и читались с невероятным тщанием. Сначала их читал Мавр, потом – остальные, затем газеты вновь возвращались в кабинет Мавра.

Шестнадцатого апреля, как всегда, Мавр забрал после завтрака все газеты и скрылся в своем кабинете на втором этаже. Но почти тотчас он вышел из кабинета и стал спускаться в столовую, где вся семья еще сидела за столом. В руках он держал одну газету. Спустившись до половины лестницы, он остановился и тяжело оперся о перила. Газета упала. На нем не было лица. Даже сквозь его обычную сильную смуглость проступила мертвенная бледность.

– Что?.. – раньше всех своим чутким на беду сердцем угадав несчастье, вскочила Женни. В ее голосе была такая тревога, что внезапно все притихли.

– Вчера… позавчера, – никто никогда не видел Мавра косноязычным, – позавчера… в театре Форда… убит Линкольн…

За столом не раздался ни один звук. Минуту длилась глухая тишина… Вдруг – резкий удар упавшей на пол вилки и тотчас – захлебывающийся, отчаянный, безысходный крик Тусси:

– Что я наделала! Что наделала!… Это я, это я… я виновата! – она вскочила, с треском отшвырнула стул и бросилась в свою комнату.

…Когда через несколько минут к ней вошли, она лежала ничком на своей кровати, в беспамятстве, а на полу валялся большой черный том Шекспира.

В последнее время Энгельс поздно возвращался из конторы. Уже приближалась середина сентября, а он все не мог разобраться и покончить с делами, скопившимися за время его месячного путешествия по Швеции, Дании и Германии в июле – августе. И сегодня утром, уходя, он сказал, что вернется часов в семь. Поэтому, когда в начале пятого Лиззи [11] Первая жена Энгельса Мери Бернс умерла в 1863 году. увидела в окно возвращающегося мужа, она сразу поняла: что-то случилось…

– Лиззи, милая! – крикнул Энгельс, распахнув через минуту дверь. – К нам едет Мавр!..

Ах, вот оно что! Ну конечно. Как она могла не догадаться? Ведь только эта весть да еще, пожалуй, признаки экономического кризиса – за ним, как полагали Маркс и Энгельс, может последовать революция! – способны привести в такой восторг мужа. Лиззи вспомнила, каким ошалевшим от радости, дурашливым мальчишкой был ее сорокасемилетний супруг в конце мая, накануне предыдущего приезда своего друга. Тогда Мавр только что вернулся из Ганновера от Кугельмана, где вычитывал первые листы начавшей наконец поступать из Лейпцига корректуры «Капитала», и сразу примчался сюда.

– Читай! – Энгельс торопливо поцеловал жену и на мгновение развернул перед ее глазами синюю бумажку. Это была телеграмма. «Выезжаю с Юстонского вокзала 4.15 пополудни», – успела схватить взглядом Лиззи.

– Погоди, но когда? Сегодня? Завтра?

– Сегодня! Сегодня! Сегодня!

– Но ведь это значит, что Мавр уже в пути…

– Да, в пути! Да, в пути!.. – как слова какой-то веселой песни-заклинания, пропел Энгельс.

– Перестань дурачиться! Лучше подумай о том, что у нас ничего не готово…

– Как это – ничего? – Энгельс в изумлении сделал шаг назад. – У нас есть прекрасный рейнвейн, кларет, даже есть шампанское! То есть у нас имеется мощная основа для достойной встречи. Остальное – дело твоей сообразительности и ловкости, в которых ты еще ни разу не дала мне повода усомниться. Словом, сделай все, что делаешь в таких случаях всегда. Мне тоже надо произвести некоторую подготовку, а потом я пойду его встречать.

Наскоро пообедав, Энгельс удалился в свой кабинет, а Лиззи занялась хозяйственными хлопотами.

Через полчаса, немного придя в себя после первой буйной радости, Энгельс вышел из кабинета все с той же телеграммой и с двумя письмами Маркса в руках.

– Знаешь, Лиззи, – сказал он голосом, в котором слышались одновременно и задумчивость и недоумение, – теперь, когда я вновь обрел некоторую способность сопоставлять факты и размышлять, приезд Карла рисуется мне и странным и загадочным.

– Что такое? – подняла голову жена.

– Да видишь ли, он пишет в письме: «Я очень сердит на Мейснера». В письме, отправленном на другой день, снова негодует: «Медлительность Мейснера ужасна…» В этом негодовании все дело! Мавр торчит дома, и ему, конечно, не работается, потому что со дня на день он ждет экземпляры своего «Капитала», а их все нет и нет… Издатель действительно страшно затянул дело. И я был убежден, что, пока экземпляры не придут, Мавр, конечно, никуда не тронется из Лондона. Его можно понять. В этой книге столько лет его жизни, бессонных ночей, сил, ума и сердца, нервов и крови… И вдруг сегодня эта телеграмма!

– Вероятно, она означает, что экземпляры наконец получены…

– Ты гений, Лиззи! Я сам думаю так же! А кроме того, я подозреваю, что Мавр появится перед нами с «Капиталом» в одной руке и с женихом Лауры – в другой. Понимаешь, насколько все это важно и ответственно?