Владимир Бушин - Я все еще влюблен [Роман в новеллах]

– Вы еще не знаете, на что я способен! – жарко перебил Лафарг.

– Догадываюсь, – многозначительно покачал головой Маркс. – Наблюдение убедило меня в том, что вы по природе не труженик, несмотря на приступы лихорадочной активности и добрую волю. В этих условиях вы будете нуждаться в поддержке со стороны, чтобы начать жизнь с моей дочерью. Я вам такую поддержку оказать не смогу.

– Ну о чем вы говорите! Мой папá… – снова вскочил Лафарг.

– Сядьте и слушайте, – властно усадил парня Маркс. – Да, я вам помогать не смог бы. У меня в свое время были средства, но вы знаете, что все свое состояние я принес в жертву революционной борьбе. И не сожалею об этом. Наоборот. Если бы мне нужно было снова начинать свой жизненный путь, я сделал бы то же самое. Только я не женился бы.

– Неужели? А кумир? – Белки Лафарга заметались.

– Кумир остается кумиром. Но я не женился бы. Именно потому, что Женни всегда была для меня кумиром и я слишком люблю ее. На ее хрупкие плечи я взвалил нечеловеческую тяжесть. Я не могу себе этого представить, но, может быть, лучше, если бы я любил ее издалека. Поскольку это в моих силах, я хочу уберечь мою дочь от рифов, о которые так долго и больно билась и бьется жизнь ее матери. Вы должны быть сложившимся и крепко стоящим на ногах человеком, прежде чем помышлять о браке.

– Мой папá… – опять попытался что-то вставить Лафарг, но Маркс не дал себя перебить и решительно закончил:

– Как ни суровы мои слова, но, я надеюсь, они не удивили вас, ибо вы, убежденный реалист, не можете ожидать, чтобы я отнесся к будущему моей дочери как идеалист.

– Спасибо, что вы хоть назвали меня реалистом. – Лафарг слегка наклонил голову. – Так вот, как реалист, я напоминаю вам, что я единственный сын своих родителей. Мой папá довольно состоятельный человек…

– Я глубоко уважаю господина Франсуа Лафарга, – поняв, что хочет сказать собеседник, остановил его жестом Маркс. – И это очень хорошо для вас, что у него есть кое-какие средства, но поймите же, в двадцать пять лет строя свой семейный очаг, закладывать в его основание камни, которые называются «мой папá» и «моя маман», крайне несерьезно.

– Ну хорошо, хорошо, – сдался наконец Лафарг; ему стало неудобно за «папá», хоть бы «отец» сказал. – Я приложу все силы, чтобы в ближайшие несколько месяцев получить диплом врача.

– Иного решения вопроса и не может быть.

– Но только не чините мне новых препятствий, подобных необходимости согласия Энгельса. Я понимаю, вы с ним старые друзья…

– Сказать, что мы с Энгельсом друзья, значит еще ничего не сказать о подлинной сути наших отношений, – голос Маркса стал мягче и глуше. – Друзей у меня было и есть много. Кугельман, Вейдемейер, Вольф, Гейне… Всех не перечислишь. А Энгельс… Как бы вам сказать?.. Без Энгельса я бы не стал Марксом, а без меня, вероятно, он не стал бы Энгельсом.

– О! – откинулся на спинку сиденья Лафарг. – Я думаю, что первое из этих утверждений невероятно преувеличено.

– Ах, как вы ничего не понимаете!.. – досадливо воскликнул Маркс. – Известно ли вам, что мое имя, чем я до сих пор чрезвычайно горжусь, блистало под пером Фреда еще до того, как мы близко сошлись? Один раз это было в прозе – в статье «Успехи движения за социальное преобразование на континенте» – он назвал мое имя среди других младогегельянцев. А другой раз даже в стихах! Они были в сорок втором году опубликованы в Швейцарии.

– Уж не помните ли вы их тоже наизусть спустя четверть века? – улыбнулся Лафарг.

– Конечно! И сейчас с удовольствием прочитаю вам. – Маркс встал, отошел к двери и начал декламировать:

– Освальд – это псевдоним Фреда в ту пору, – пояснил Маркс. – А дальше речь о вашем покорном слуге:

Маркс прервал чтение, засмеялся:

– Ну, тут, как видите, бездна всяких романтических гипербол, свойственных молодости и самому стилю, избранному двадцатидвухлетним поэтом, но есть и две глубоко правдивые, реалистические детали.

– Какие? – Лафаргу не терпелось.

– Дослушайте до конца:

Теперь уже засмеялись оба – и чтец и слушатель.

– Да, смешно, – сказал Маркс, садясь на свой диванчик. – Смешно и трогательно… А две правдивые мысли вот какие. Во-первых, я тогда действительно был словно одержим бесом – бесом философских исканий, бесом добывания истины.

– Этот бес не отпустил вас до сих пор. Он разве что лишь сменил философское обличье на экономическое.

– Если угодно, да, – согласился Маркс, – в соавторстве с этим бесом мы написали вот эту книгу, – он взвесил на руке том «Капитала», – и готовим еще две такие. Свод неба я не обрушил, но эти книги когда-то хорошо помогут обрушить устои буржуазного общества… Вторая же мысль – ради нее-то я и обратился к юношеским стихам Фреда – состоит вот в чем: «Кто мчится вслед за ним, как ураган степной?» Вы слышите? Черный сын Трира мчится вслед за монтаньяром Освальдом…

– Я все-таки думаю, что это тоже романтическая гипербола.

– О нет! Эти слова, написанные тогда, возможно, и без особых раздумий, в общем-то оказались пророческими.

– Каким образом? – все не соглашался Лафарг.

– А таким, что у меня все приходит позже, чем у него, и я всегда следую по его стопам.

– Я бы поверил, если бы эту книгу, главный труд вашей жизни, – Лафарг подтолкнул «Капитал» ближе к Марксу, – книгу, производящую полный переворот в нашем представлении о современном обществе и его будущих судьбах, написал он, а не вы. Но, насколько я понимаю, дело обстоит не так.

– Я запрещаю вам так говорить! – Маркс поднялся. – Энгельс семнадцать лет занимается постылой ему торговлей едва ли не исключительно ради того, чтобы я мог работать над этой книгой и над другими. Кто может предвидеть, что совершил бы Фред, если бы эти семнадцать лет были для него годами свободы, а не каторги… Вы читали его «Наброски к критике политической экономии»?

– Кажется, нет… Нет еще… Времени не было, – смутился Лафарг.

– Ну вот! – Маркс удрученно опустился на свое место. – На пустомелю Прудона у вас время нашлось, а великолепную, да что там, гениальную – учтите, я не бросаюсь этим словом, подобно многим людям, – гениальную работу Энгельса вам прочитать недосуг… Мы с Арнольдом Руге напечатали ее в «Немецко-французском ежегоднике» в феврале сорок четвертого года. До этого я видел Фреда лишь один раз – осенью сорок второго в Кёльне, когда он зашел ко мне – к редактору «Рейнской газеты». Первая наша встреча ведь была довольно неприязненной. Я полагал, что он целиком под влиянием Бауэров и заодно с ними. Представляете картину: человек славит меня в прозе и стихах, а я смотрю на него бука букой…