Владимир Бушин - Я все еще влюблен [Роман в новеллах]

– Представляю, – быстро нашелся Лафарг, чтобы еще раз напомнить о своем больном вопросе. – Приблизительно та же ситуация у меня с Лаурой. Только вы со второй, кажется парижской, встречи стали закадычными друзьями, а у нас полтора года все еще длится «кёльнская встреча»…

Маркс засмеялся:

– Вы все о своем! Не сбивайте меня… Прочитав тогда «Наброски», я сразу понял, что такое Энгельс. И неудивительно, что при второй встрече – она действительно произошла в Париже в конце августа сорок четвертого – мы так прекрасно поняли друг друга. Мы провели тогда вместе незабываемые десять дней. Фред был в ту пору чуть-чуть моложе, чем вы теперь, а я чуть-чуть старше. Да, мы были в те дни так же молоды, здоровы и счастливы, как вы сейчас!

– Обо мне можно только сказать, что я молод и здоров, – буркнул Лафарг.

– Нет, мой друг, вы и счастливы! Даже если Лаура не станет вашей женой…

– Мавр! Я выброшусь сейчас в окно!

– Но-но! Я только один раз мог поддаться на подобные демарши. Второго раза не будет. – Маркс взял Лафарга за руку, посадил. – Запомните: даже неразделенная любовь – великое счастье. Подробнее вам об этом расскажет Энгельс.

– У него была неразделенная любовь? По тому, что я о нем знаю, это трудно представить.

– О нем у многих, даже у тех, кто встречался с ним довольно близко, порой очень превратное представление. Либкнехт и тот однажды назвал его первым грубияном Европы, а между тем у Фреда – уж я-то знаю! – чуткое, любящее сердце… Но вы опять меня перебили. Так вот, если хотите знать, именно «Наброски» Энгельса натолкнули меня на мысль о необходимости заняться политической экономией. Более того, книга, которую я сейчас везу ему в подарок, в зародышевой форме вся содержалась в этих изумительных «Набросках». Да что там говорить! Фред – блистательный ум. А сколько он знает! Это настоящая энциклопедия. Работать же он может в любое время дня и ночи, сразу после плотного обеда и голодный как волк, трезвый и навеселе, да притом соображает и пишет быстро, как черт…

Лафарг уже привык к тому, что старик – многим двадцатипятилетним кажутся стариками те, кто вдвое старше их, – старик нередко употребляет довольно крепкие словечки, и потому «черт» его не удивил.

– Помню, в Кёльне, – продолжал Маркс, – в бурные дни осени сорок восьмого года прокурор Геккер отдал приказ о розыске и аресте Фреда. Приказ был опубликован в верноподданной «Кёльнской газете». Я до сих пор храню этот экземпляр от четвертого октября. Там рядом с приказом приведены еще и приметы Энгельса. Рост, глаза, нос… Все это, в общем, соответствовало истине. Но, представьте себе, прокурор попытался охарактеризовать еще и лоб Фреда. И что, вы думаете, он написал? «Лоб – обыкновенный»! Каково, а? Лоб Фридриха Энгельса – обыкновенный!..

Лафарг улыбнулся.

– Вы что смеетесь? – насторожился Маркс. – Тогда я был этим так взбешен, что даже забыл об опасности, грозившей Фреду, и хотел послать прокурору Геккеру вызов на дуэль за оскорбление.

– И послали?

– Да нет… Время было такое, что некоторые номера «Новой Рейнской» мне приходилось готовить самому от первой до последней строки. Словом, так был занят, что не собрался! Но до сих пор жалею!

– Лаура мне рассказывала, что однажды вы все-таки вызвали кого-то на дуэль из-за Энгельса.

– Вы, очевидно, имеете в виду этого сикофанта Мюллер-Теллиринга, который оклеветал Фреда? Нет, девочка преувеличивает. Я только припугнул его дуэлью и пообещал разделаться с ним на ином поле – на поле публицистической борьбы.

Чем дальше Лафарг слушал Мавра, тем сильнее завидовал ему, его дружбе с Энгельсом. Словно угадав его мысли, Маркс вдруг сказал:

– Я ничего вам в жизни так не желаю, Поль, как того, чтобы Лаура, если она станет вашей женой…

– Мавр! Опять ваши «если»! – с необыкновенной легкостью вновь вспыхнул Лафарг.

– Ну, ну, хорошо. – Марксу уже не хотелось возвращаться к прежней теме. – Я желаю, во-первых, чтобы Лаура была вам такой же женой, какой мне всегда была Женни; во-вторых, чтобы судьба послала вам такого же друга, какого она послала мне в Энгельсе; в-третьих, я не могу не пожелать, чтобы у нас с вами сложились такие же отношения, какие были у меня с отцом Женни.

Всю оставшуюся часть пути Маркс, который вот-вот мог стать тестем, рассказывал Лафаргу о своем тесте – старом Вестфалене, человеке большого ума и благородного сердца.

Они ввалились в прихожую с шумом и смехом – Фред, Мавр и Лафарг.

– Лиззи! – воскликнул Энгельс. – Мы с тобой были совершенно правы. Вот тебе «Капитал», – он протянул ей книгу, которую еще на вокзале взял у Маркса и всю дорогу держал в руках.

– Ого! – вырвалось у Лиззи, когда она ощутила тяжесть тома.

– Иначе нельзя было, дорогая миссис Лиззи, – засмеялся Маркс. – Немцы такой народ, что легонькую книжечку они и читать не станут. У них пользуются доверием лишь фолианты в двадцать, сорок, пятьдесят листов. Ну я и накатал почти все пятьдесят.

– А вот тебе Лафарг, – продолжал Энгельс, – соискатель звания супруга Лауры.

Лафарг поклонился и поцеловал руку Лиззи. «Хорош креол! – тотчас отметила она про себя. – Строен, лицо как точеное, а глаза-то… Ну, положим, нашу Лауру тоже из десятка не выкинешь».

– Дорогой господин Маркс! – сказала Лиззи. – Прежде всего я хочу от всего сердца поздравить…

– Э, нет! – воспротивился Энгельс. – Я не могу допустить, чтобы это произошло кое-как, в прихожей. Только за столом, только под звон бокалов!

При слове «бокалов» Маркс вспомнил о подарке Лафарга.

– Фред! Ты посмотри, что тут тебе приготовил мой гипотетический зять, – он взял из рук Лафарга бокал, развернул его и поставил на подзеркальник. – Редчайший сорт хрусталя. А какова работа!

Бокал был действительно отличной работы, но Энгельс, разбиравшийся в подобных вещах несравненно лучше своего неопытного в житейских делах друга, даже не притрагиваясь к бокалу, не щелкая по нему, сразу увидел, что это никакой не хрусталь, а просто хорошее стекло. «Ах, шельмец! – весело подумал он о Лафарге, поняв, что это он, конечно, внушил простаку Мавру мысль о хрустале. – Это тебе так не пройдет».

– Очень тронут. Прекрасный бокал! Такой хрусталь я уж и не помню, когда видел.

– А это, миссис Лиззи, – сказал Маркс, доставая из-за спины коробку, – с гонорара за «Капитал»!

Лиззи поблагодарила и открыла коробку. Там лежало прекрасное зеленое платье, купленное в одном из лучших магазинов Лондона.

– Наша старшая дочь потребовала, – сказал Маркс, – чтобы платье непременно было цвета ирландского знамени. Она сама сейчас носит польский крест на зеленой ленте и уверяла меня, что для вас, ирландки, в нынешнюю пору небывалого напряжения борьбы за свободу Ирландии платье зеленого цвета будет особенно приятно. Я ей поверил.