Владимир Бушин - Я все еще влюблен [Роман в новеллах]

В правой верхней части лба Маркса было довольно большое синевато-красноватое, по краям уже с желтизной пятно. Оно смягчалось смуглостью кожи, и в первые торопливо-радостные мгновения встречи Энгельс не заметил его.

– А это я несколько дней тому назад, по дороге в музей, упал и ударился головой о тумбу, – Маркс потрогал рукой пятно, показывая, что теперь уже все в порядке и волноваться нечего.

– Да как же ты мог! – страх, досада и даже возмущение слышались в голосе Энгельса. – Наверное, торопился сверх меры?

– Ах, оставим это, – замахал руками Маркс. – Мои домашние все здоровы, а ты лучше расскажи о себе. Ведь сегодня ты у нас болящий. В последнем письме ты писал… Да! Чуть не забыл – тебе письмо от моей жены.

Он достал из внутреннего кармана сюртука аккуратно сложенный плотный листок бумаги и протянул его через стол.

– Надеюсь, можно прочитать потом?

– Нет, читай сейчас.

– Да потом, на пароходе, не спеша…

– Нет, сейчас.

Фридрих развернул листок. «Дорогой г-н Энгельс! – быстро побежал он глазами по отчетливым, ясным строчкам. – Мы все так рады, что Вам снова стало лучше и что Вы чувствуете себя окрепшим. Но Мавр стоит все же на своем, что истинное средство от Вашей болезни – более продолжительное употребление железа… Все современные врачи применяют железо и ставят его выше рыбьего жира…»

«О господи! – мысленно взмолился Энгельс. – Он и жену вовлек в эту дискуссию о железе и рыбьем жире…»

Дискуссия велась давно, с первых дней болезни. Сам больной считал, что медицина, как и всё на свете, подвержена моде, что с некоторых пор возникла, в частности, мода сводить все недуги к недостатку в крови железа и что ему гораздо больше помогает отличный норвежский рыбий жир, а главное – морские купания. Маркс находил такой взгляд легкомысленным.

«Гулять, развлекаться и ничего не делать, – дочитывал Энгельс, – это так же необходимо, как употребление железа».

– Очень милое письмо, – сказал он сквозь зубы. – Завтра же, как только приедем на Джерси, напишу ответ… Ну а сейчас давай, наконец, выпьем за встречу.

– А тебе не кажется, – многозначительно проговорил Маркс, – что прежде следует еще кое-что заказать?

– Как? – изумился Энгельс. – Ты находишь, что тут чего-то не хватает? Вероятно, омаров? Я знаю, ты их любишь, но сегодня омаров нет – кризис добрался и до них, как объяснил мне лакей.

– Нет, я печалюсь не об омарах, – покачал головой Маркс и решительно, как приговор, изрек: – Тебе нужно съесть ростбиф!

Энгельс понял истинные побуждения друга и рассмеялся:

– А вместо вина я должен пить рыбий жир!

– Ты напрасно так беззаботно смеешься, – поднял палец Маркс. – Опираясь на всю новейшую французскую, английскую и немецкую литературу, которую я теперь прочитал в связи с твоей болезнью, я утверждаю, что там, где рыбий жир оказывает действие через три месяца, железо действует через три недели.

– Ради твоего удовольствия, Мавр, я готов заказать и съесть даже живую змею, но, к сожалению, уже поздно, и мы должны спешить.

– Ты побывал на двух курортах, немного отдохнул, немного почувствовал себя лучше и уже, как я вижу, успокоился, смеешься. А между тем перед отъездом сюда – из-за чего и опоздал на поезд – я заходил в немецкий госпиталь к доктору Лихтенбергу…

«О-о-о! – издал в душе стон Энгельс. – Мало ему Харви, Фрёйнда, Аллена и других эскулапов, авторитетом коих он неустанно бомбардирует меня… Теперь еще какого-то Лихтенберга выискал! Вместо того чтобы как следует лечить ссадину на своем лбу…»

– Лихтенберг, – проникновенно продолжал Маркс, – очень умный человек. И он сказал мне, что принимать железо необходимо даже после окончания курса лечения.

– Очень? – насмешливо спросил Энгельс.

– Что? – не понял Маркс.

– Лихтенштейн действительно очень умный человек? – Энгельс едва сдерживался, чтобы не рассмеяться.

– Не Лихтенштейн, а Лихтенберг! – вспылил Маркс. – Да! Это очень умный человек! Во всяком случае, гораздо умнее, чем твой всезнайка Хекшер!

Энгельс расхохотался.

Немецкий эмигрант Мартин Хекшер был врачом, лечившим Энгельса.

В своем лондонском одиночестве Карл ревновал Фридриха почти ко всем его манчестерским друзьям и знакомым. Но Хекшер, может быть, потому, что Энгельс доверил этому человеку столь важное и интимное – свое здоровье, вызывал у него особенно неприязненное чувство, близкое к недоверию. Он считал Хекшера виновным и в том, что болезнь не была своевременно обнаружена, опознана, и в том, что она так затянулась. Ведь Фридрих, возбужденно рассуждал Карл, никогда ничем серьезным не болел, он отличный наездник, любит плавать, отменно фехтует – и вдруг…

Больному было, конечно, приятно видеть заботу и беспокойство друга, но, встречая в его письмах выпады против Хекшера, он смеялся и каждый раз не переставал удивляться тому, что ревность может ослепить даже такую светлую голову.

Хохот Фридриха подействовал на Карла отрезвляюще. Он понял, что переборщил, и тоже улыбнулся.

– Между прочим, – сказал Энгельс, наливая вино, – я еду на Джерси по настоянию именно Хекшера. Самочувствие у меня вполне хорошее. Видимо, мне удалось утопить злодейку золотуху еще в Ватерлоо, в волнах Ирландского моря, но мой врач находит, что месяца в Ватерлоо и трех недель на острове Уайт для меня все-таки недостаточно, и требует, чтобы теперь я продлил отдых и лечение где-нибудь в более южных местах.

– В таком случае, – смилостивился Маркс, принимая бокал, – твой Хекшер явно прогрессирует.

– Ты знаешь, – Энгельс еще раз внимательно всмотрелся в пятно на лбу друга, – я был уверен, что золотухой болеют только дети. И вдруг она прицепилась ко мне на тридцать седьмом году жизни!

– А я думал, – Маркс уловил беспокойный взгляд собеседника, – что расшибать лбы – это тоже в основном детская привилегия, но вот… – Он хлопнул себя по лбу ладонью, чтобы еще раз показать: все в порядке.

Это, видимо, в самом деле окончательно успокоило Энгельса.

– Жаль, что ты не смог приехать ко мне на Уайт, – он поднял вспыхнувший рубином бокал, – но уж теперь-то, на Джерси, мы отведем с тобой душу… За встречу!

– За встречу!

Как только пароход отчалил, почти все пассажиры ввиду позднего времени стали расходиться по каютам. Но друзьям хотелось еще побыть на палубе. В ресторане они так и не успели сказать друг другу ни о чем важном. Поэтому теперь, едва остались одни, Энгельс взял Маркса под руку и, увлекая его вперед, спросил:

– Ну так как же все-таки твои дела?

Маркс ответил не сразу. Видимо, ему не хотелось говорить сейчас об этом. Они молча прошли несколько шагов. Наконец, отвернувшись в сторону и глядя сквозь ночную осеннюю тьму на удалявшиеся огни Брайтона, он сказал: