Наталья Поклонская - Преданность Вере и Отечеству

— А если бы он попросил желто-голубую ленточку? Если бы она ему грела душу, вы бы отправили?

— Конечно, нет. Георгиевскую ленточку — да.

— Почему?

— Желто-голубую? А что это за ленточка? Если ему нужен желто-голубой флаг, то пусть едет в ту страну, где он реет.

— Но есть люди, которые по-другому относятся к желто-голубой ленточке, верят в нее.

— Пусть. Это их право.

— То есть не отправили бы?

— Не отправила бы. Если бы меня попросили фашистскую свастику отправить, я б ее тоже не отправила. Или нож, ключи от решетки. А желто-голубая ленточка никакого отношения к празднику Победы не имеет. Почему я отправила георгиевскую? Потому что… — набирает вдох, — День Победы. Потому что… праздник. Мы… все… вместе… обязаны нести и передавать память о нем, чтобы не забывали, почему мы сейчас все живем. И если человек, который находится в СИЗО, это понимает и поддерживает, то это хорошо. И это не вырвать, не забрать, не отнять, не продать… И не купить!

Дочь Анастасия

— Вы сейчас испытываете серьезные эмоции, как мне кажется?

— Конечно. А я — не робот.

— И вы считаете, что и у отъявленного преступника есть душа?

— Да. Только вопрос, что за душа.

— Отправившись писать рапорт об увольнении в украинскую прокуратуру в Киеве, вы надели на себя георгиевскую ленточку. Это так?

— Да.

— Это так наивно.

— Почему? Это не наивно. Это просто надо пережить. Почему я надела георгиевскую ленточку? Киев — великолепный город. Каштаны, Киево-Печерская Лавра. И Днепр этот красивый. Ревучий Днепр. Днипро. «В бой идут одни старики», там пели эту песню… Когда начался Майдан, мы в прокуратуре не успевали писать справки о людях, которые были убиты на Майдане. Потом все эти маски, захват генеральной прокуратуры, покрышки горелые, этот постоянный бой в барабаны, щиты об асфальт. Этот голос в громкоговоритель… Я никогда не забуду картавый голос Парубия. Он непосредственно отдавал приказы, куда какая сотня направляется, куда и кому стрелять. Стрелять! По живым людям стрелять.

— Вы там были?

— Да. Я как раз возвращалась из храма в Крещение, девятнадцатого января. Ходила воду освящала. И георгиевской ленточкой я хотела доказать… — говорит сквозь зубы, — а было чувство, что мир просто взял и перевернулся… что наши ценности, на которых мы выросли, все это уходит куда-то. На первый план выступает какое-то бе-зо-бра-зие. Мракобесие. Вот — мракобесие! Ярче не назовешь. И эти черно-красные повязки на руках… Все это побеждает. Они приходят в прокуратуру генеральную, выгоняют наших солдат из внутренних войск, которые стояли на турникете, пропускали нас. Их уже нет, вместо них «Правый сектор» с черно-красной повязкой, с дубинами, с автоматами. Просто чистейшая двести шестьдесят третья УК Украины! И вот они стоят в генеральной прокуратуре и наблюдают, как мы заходим на рабочее место. А я в эти месяцы старалась ездить к родителям в Евпаторию. И когда ехала из Симферополя, то по дороге (а мимо не проедешь) я видела памятник героям-десантникам. И на руке у десантника — огромная георгиевская лента, ее ветер развевает. Для кого-то, может быть, это мелочь, но на самом деле она греет душу! Это же памятник нашим погибшим фронтовикам… сколько их там полегло наших. Георгиевскую ленту живые повязали, и мне это грело душу. Конечно же, я участвовала в митинге за референдум в Евпатории. Сама ехала в автоколонне, и на антенне моей машины была георгиевская ленточка. Ее я и привезла в Киев. И вот прихожу я на работу в Киеве, а эту ленточку повесила на пиджак, на нагрудный карман.

— А «Правый сектор»?

— А «Правый сектор» подумал, что я в неадеква-те. Я тоже ждала, что сейчас будет какая-то реакция. «Но я им отвечу! Вот пусть только попробуют мне что-то сказать, эх, я им отвечу!» — сжимает кулак. — Может, и была в этом какая-то наивность… Но, знаете, мне было так обидно-о. Так противно-о. Я здесь работаю, я — сотрудник прокуратуры. И какой-то преступник, который думает, что он — герой революции, будет мне указывать. Пусть только попробует! Но они посмотрели на меня и ничего не сказали. Я понимала, что иду за память своих… а фронтовиков чужих не бывает. Все фронтовики, которые погибли… они же за нас. Они — наши. Они же не выбирали, как и где им погибнуть. И они на нас смотрят. А мы кто после этого? На Украине люди, наверное, немножко заболели.

— Многие побывавшие на Майдане говорили, что там — воздух свободы, и они им дышали. Восторг захватывал людей с первых минут.

— Ха-ха.

— Почему вас не захватил всеобщий порыв? Люди ведь, как говорили, вышли за справедливость, против власти, которая их давила.

— Да, вначале они произносили эти лозунги. Но я могу вам ответить цитатой из Столыпина: «Вам нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия».

— Но почему вам нужна Россия? Вы же жили на Украине?

— А в душе я — Россия. И Украина в душе была Россией. Крымчане считали, что живут на Украине, по бумагам были украинцами, но на самом деле не было ничего подобного. Когда я приехала в Киев, я просто мучилась, это ужас, пока привыкнешь печатать на украинском! Я думаю на русском, перевожу на украинский, потом хожу, прошу, чтобы мне текст отредактировали. А жители Юго-востока? Они что, не имеют права заявить, что хотят вернуться в Россию? Имеют право. Право на самоопределение прописано в Европейской конвенции по правам человека. Так в чем проблема? Какая Украина? Украина — великолепная страна. Добрая страна, певучий язык. Венки, песни. Но вы посмотрите, что вы сделали с ней!

— Многие считают, что это сделала с ней Россия…

— А у них это всегда так. Если что-то где-то происходит, то все сделала Россия. Как в анекдоте: «Кто напортачил? — Невистка».

— На Украине вас считают предательницей. Что вы на это скажете?

— Предательница ли я?

— Нет, я вас не считаю предательницей. Что вы скажете украинцам, которые так о вас думают?

— Я бы им посоветовала вспомнить, кого они сами предают сегодня. И кого они убивают. И кого поддерживают. И кого направляют на войну в Донбассе. Я бы посоветовала хотя бы один раз поинтересоваться, сколько детей искалеченных оста-лось без мамы и папы. Я ездила к одной девочке. У нее мама и папа в машине ехали, погибли под артобстрелом, а она осталась в живых, но ей сделали серьезнейшую операцию — вместе части черепа пластину вставили металлическую. Она в Крыму реабилитацию проходила. Я к ней подошла, она такая перепуганная. А я с зайцем и конфетами… Она меня спрашивает: «А мама с папой рядом же?» — «Конечно же, рядом! Конечно! Рядом они, всегда с тобой». Она на меня посмотрела, а это не взгляд десятилетней девочки, это взгляд тридцатилетней женщины. Пусть ей ответят. Кто вообще давал им право? Почему они не могут посмотреть ветеранам в глаза? Почему ветераны не могут выйти и нормально отпраздновать День Победы?