Сергей Галицкий - Из смерти в жизнь… Главная награда

Пока борттехник дверь закрывал, а я вертолёт пробовал на «шаге», старший лейтенант своих бойцов всё-таки до конца построил. И сержант начал по очереди воду во фляги разливать…

Я приземлился, «санитарка» тут же забрала раненых. Пошёл к комдиву, доложил: «Товарищ генерал, задание выполнил!». Он: «Ну и молодец…». Возвращаюсь на аэродром и докладываю командиру эскадрильи: «Задачу выполнил, слетал туда-то и туда-то… Командир дивизии сказал, что вы должны написать мне представление на Знамя, а экипажу — на Звезду». А комэска: «Да ты что!.. Ты же нарушил допуск по предельной высоте!». Я: «Так командир дивизии же на вас выходил, вы дали добро!». Он: «Какой командир дивизии? Никто на меня не выходил! А если бы вышел, я бы его… послал… У тебя допуск — две тысячи пятьсот метров, какие три девятьсот пятьдесят?..». И за нарушение лётных законов (то есть за то, что сел на площадку, которая не соответствует моему допуску) меня на неделю отстранили от полётов. Ни о каких наградах никто уже, конечно, не вспоминал…

Заканчивал свою службу в Афганистане я командиром звена, в котором был санитарный вертолёт, так называемая «таблетка». В нём была полностью оборудованная операционная.

Наша пехота выполняла задачу в кишлаке у Центрального Баглана. Там они нарвались на банду, которая вышла из Пандшерского ущелья для отдыха. Говорили, что это была банда «чёрных аистов» (элитный спецназ моджахедов. — Ред.). Тогда эти «аисты» намолотили наших видимо-невидимо. Нам поставили задачу раненых эвакуировать.

Сели мы вместе с ведомым на площадку в горах. Бой ещё идёт, просто отодвинулся в сторону. Солнце уже село, поэтому я ору подполковнику медицинской службы, который с нами был: «Давайте быстрее!». Ночью с площадки в горах очень тяжело взлетать. А тут на броне стали непрерывно привозить людей!.. Раненые, убитые, раненые, убитые… И их всё грузят, грузят, грузят… Убитых на створки в самый хвост вертолёта положили, легкораненых — сидя, тяжёлых — лёжа… Я говорю: «Хватит, вертолёт не потянет». А мне доктор: «А что делать? Раненые точно до утра не дотянут!..». Начали убитых выгружать и оставили только раненых. Всего получилось двадцать восемь человек. Повезло, что двигатели у вертолёта были мощные. С трудом, но удалось взлететь.

Прилетел в Кундуз, зарулил на стоянку. Приехали четыре «санитарки», бойцы, конечно, влезли не все. Ведь у меня их — двадцать восемь, у ведомого — ещё почти столько же. Оставшихся раненых вынесли из вертолёта и положили прямо на бетонном пятачке стоянки. Ночь, помню, была просто удивительная, тихая! Только цикады стрекочут, в небе звёзды сияют!.. А тут вокруг вертолёта куча носилок, люди стонут… Я стою в сторонке, курю. И тут пацан один (у него нога была оторвана) мне говорит: «Товарищ капитан, дайте закурить». Я дал ему закурить и вижу, что он очень довольный!.. Спрашиваю: «Тебе же ногу оторвало! Ты чего такой довольный?». Он: «Товарищ капитан, да Бог с ней, с ногой! Протез сделают. Главное, что для меня всё это закончилось…». Конечно, ему приличную дозу обезболивающих вкололи, поэтому он в этот момент так легко боль и переносил. Но про себя я подумал: «Ёлки-палки! Вот оно, счастье!.. У человека нога оторвана, а он доволен, что для него война уже закончилась. И теперь его уже никто не убьёт, и поедет он домой к маме-папе-невесте».

Так что в жизни всё относительно. И часто в Афганистане в такой вечер выйдешь на улицу, посмотришь на небо это звёздное и подумаешь: «А смогу ли я завтра вот так выйти на улицу, чтобы просто подышать и посмотреть на небо?!»

К декабрю 1994 года, когда началась Первая чеченская кампания, я уже два года командовал вертолётным полком. А уже летом 1995 года мне сообщили, что я иду в Чечню командиром сводного вертолётного полка от всей авиации Дальневосточного военного округа. С собой я должен был взять группу лётчиков и на МИ-8, и на МИ-24. Из своего полка я взял человек семьдесят. Конечно, уровень подготовки у лётчиков в моём полку был разный. Взял я самых лучших: все летчики первого класса, все с афганским опытом. А своими замами и комэсками вообще поставил тех, у которых по два-три «афгана» за плечами. И техсостав у нас был надёжный, непьющий. Именно с такими людьми можно было идти на войну, зная, что не будешь как командир отвлекаться на всякие разборки и воспитание личного состава.

В Чечне мы базировались на бывшем аэродроме ДОСААФ (наши СУ-25 разбомбили его ещё в конце 1994 года; полоса была разбита, все постройки — в руинах). Руководство полка и лётный состав разместились в бывшей технико-эксплуатационной части, где ранее выполнялись регламентные работы (правда, у здания этого не было крыши). Вокруг в обычных палатках ютился техсостав.

Я уже говорил, что с лётным и инженерно-техническим составом проблем у меня не было. Зато с местными солдатами, которые входили в состав авиационной комендатуры Северо-Кавказского военного округа, выполнявшей задачу по обеспечению боевых действий полка, проблема была очень большая. Они были совершенно неуправляемыми, поэтому приходилось их воспитывать. А так как в полку «губы» не было, приходилось идти на поклон в пехоту, а чтобы приняли одного такого нарушителя на гауптвахту, я должен был отдать определённое количество спирта, в зависимости от количества объявленных суток. Спирта нам было жалко. Снова пришлось вспомнить Афган. Придумали наказание для нарушителей, наше, так сказать, ноу-хау. Если солдат сильно злоупотребил алкоголем, то приходилось ему рыть яму. Пять суток ареста — яма глубиной пять метров, восемь суток — восемь метров. (Командир полка, по Уставу, мог дать до десяти суток. Поэтому самая глубокая яма у нас была в десять метров.)

Конечно, в такую яму нарушителя мы сажали только на сутки. Ведь внизу дышать абсолютно нечем, кислорода нет. И стол, и дом — всё в этой яме. Да и хватало этих суток — боец становился шёлковым… Конечно, это наказание было не по Уставу и не по закону. Зато мы на спирте экономили и употребляли его по назначению — для протирки «лип».

Но изредка попадались такие отъявленные бойцы, которым даже эти ямы не помогали. Один до того обнаглел, что пьяный пытался с автоматом на лётчиков кидаться, когда они ему что-то стали говорить. Поэтому однажды утром, когда в очередной раз полетел на разведку погоды, посадил я этого «героя» к себе в вертолёт. Подсел в Шатое. А до того с командиром полка тамошним я договорился: «У меня есть один урод, вообще неуправляемый. Давай, я его к тебе определю». Он мне: «Давай, только оформи документы, как положено. Оформишь — сразу привози».

Привожу я этого солдата. (А в полку как раз этой ночью был обстрел.) Мне командир полка говорит: «Алексеич, тут у меня есть и убитые, и раненые. Заберёшь?». — «Конечно, заберу». Подъезжает «санитарка» с ранеными, потом на броне подвозят перебинтованных бойцов. Вокруг запах йода, бинтов несвежих… А мой лихой боец с голубыми погонами… почти что лётчик… Он у нас был водителем топливозаправщика, на шее у него висела золотая цепь толстенная. Говорю ему: «Выходи, вот твой новый командир полка, гвардии полковник. И ты, может быть, гвардейцем станешь, если завтра не убьют. Но если что, ты не волнуйся, твой родной командир вертолётного полка за тобой прилетит и тебя заберёт».