Наталья Старосельская - Каверин

Мои „серапионовские хроники“».

В этих словах Вениамина Александровича Каверина особенно важным представляются мне те, что звучат совсем не пафосно, а дышат искренностью и естественностью — «начало начал советской литературы». Не официозной, не пытающейся подладиться под новые общественные порядки и со страстью отвергать всё, что ушло, — той, что рождалась, крепла и формировалась впоследствии глубоко индивидуально для каждого в этом братстве, соединенном человеческими, дружескими связями, позволяющими многое понимать и прощать…

Не знаю, как вам, читатель, а мне сдается, что манифест юного Льва Лунца, в котором, конечно же, много бравады и открытого вызова, способен кое-что разъяснить в наших сегодняшних спорах о современной российской литературе. Вроде бы ни «величайших регламентаций», ни регистраций, ни строгих уставов ныне не существует — пиши, о чем захочется, куда ведет перо, но… тематического разнообразия не наблюдается: или густой быт бомжей и обделенных всеми жизненными благами людей, или сказочное по форме и бездуховное по сути бытие сильных мира сего; или слезливые мелодрамы из жизни современных Золушек, или попытки с точки зрения мистики осмыслить действительность. Впрочем, есть еще в обилии детективы (как правило, финал которых предсказуем уже с первых страниц), фантастика… Но всё это удручающе далеко от убеждения «Серапионовых братьев» в том, что «произведение должно… жить своей особой жизнью» (выделено мной. — Н. С.).

Можно, наверное, сказать, что каждый из них по-своему проделал тот же путь, что и их кумир Гофман в своих творческих поисках. Выше уже приводились слова одного из рассказчиков в цикле новелл немецкого писателя «Серапионовы братья», размышляющего вместе со своими товарищами о том, что «основание небесной лестницы, по коей хотим мы взойти в горние сферы, должно быть укреплено в жизни, дабы вслед за нами мог взойти каждый. Взбираясь всё выше и выше и очутившись наконец в фантастическом волшебном царстве, мы сможем тогда верить, что царство это есть тоже принадлежность нашей жизни — есть в сущности не что иное, как ее неотъемлемая, дивно прекрасная часть».

Именно эту часть и пытались поначалу создать члены литературного объединения в своих произведениях, но удавалось это с большим трудом, что в какой-то мере послужило внутренним разногласиям. Они упорно поднимались по этой лестнице с первых же своих произведений, порой перешагивая через несколько ступенек сразу, порой пытаясь обеими ногами утвердиться на каждой. Сегодня их рассказы и романы непопулярны, имена большинства из «Серапионовых братьев» почти совсем забыты (кроме Зощенко, пожалуй), но если дать себе труд и перечитать (или прочитать впервые) прозу Всеволода Иванова, Константина Федина, Михаила Слонимского, Вениамина Каверина, стихи Николая Тихонова, пьесы и прозу Льва Лунца, фельетоны Ильи Груздева в порядке хронологического рождения этих произведений, станет очевидным — их аполитичность была юношеской непримиримостью, отвержением общепринятого, «ощетиниванием» тем или иным способом; они напряженно искали точки соприкосновения с реальностью: не случайно многие стихотворения Николая Тихонова стали классикой советской поэзии, как и рассказы Всеволода Иванова, а значительные общественные проблемы всё больше захватывали прозу Константина Федина, Вениамина Каверина.

Уже в январе 1924 года Каверин писал Лунцу: «Поздравь меня — я „переехал в Россию“, писал о кабаках и игорных притонах в Питере и т. д. и, извини, дружище, посадил в последней главе за стол в клубе тебя (под твоей фамилией) среди Федина, Тихонова, Виктора и Эдвина Вуда. Если ты не хочешь, напиши и я вычеркну» (в комментарии к письму 1980-х годов В. А. Каверин пишет: «Персонажи остались, а фамилии были вычеркнуты. Герой „Эдвин Вуд“ — стал „Стивеном Вудом“». — Н. С.).

Так и осталось загадкой — вычеркнуты были фамилии реальных друзей Каверина им самим или редакцией…

Как бы ни были «серапионы» далеки от политики и официальной идеологии, они не отделяли себя от общественной жизни, не участвовать в ее стремительном обновлении в то время было просто невозможно. Она и интересовала, а порой и захватывала по-настоящему, эта жизнь! Вероятно, отчасти еще и поэтому (и скорее всего, не без влияния Юрия Тынянова) почти сразу после «бестолковых романтических новелл», по выражению Льва Лунца, Вениамин Каверин написал насыщенную современным «бандитским» колоритом повесть «Конец хазы», впервые попытавшись в своем творчестве вырваться из оков формализма и создать произведение на реальном современном материале, пусть и не до конца знакомом ему. А потом последовали романы, которые и сегодня читаются с интересом — «Девять десятых судьбы» (здесь произошли уже окончательные расчеты писателя с формализмом и с мыслями о том, что будущим новой литературы новой страны станет непременно авантюрный роман), «Художник неизвестен», «Исполнение желаний», «Два капитана»…

Давайте снова вспомним новеллу Гофмана «Угловое окно», в которой герой говорит своему кузену: «…вот это окно — утешение для меня: здесь мне снова явилась жизнь во всей своей простоте, и я чувствую, как мне близка ее никогда не прекращающаяся суетня. Подойди, брат, выгляни в окно!»

С самого начала «Серапионовы братья» не были едины в своих взглядах на творческие принципы — в объединении существовали «западное» и «восточное» направления, что вызвало раздражение Евгения Замятина, писавшего, что почти все они «сошли с рельс и поскакивают по шпалам». Но «поскакивания» их были чрезвычайно интересны! Авантюрный остросюжетный жанр особенно привлекал Льва Лунца, Михаила Слонимского, Вениамина Каверина, ставивших во главу угла своих сочинений во многом именно гофмановские причудливые романтические сюжеты, никогда не случавшиеся события, порой и несуществовавшие имена. Не случайно 14 декабря 1923 года Вениамин Каверин писал Льву Лунцу в Германию: «Скоро придет наше время, Лёвушка. Здесь в литературе разброд, сумятица, неразбериха и поверх всего всплывает — что, как ты думаешь? Авантюрный роман, рассказ, повесть — черт его знает, что, но тяга к движению, к смене эпизодов, к интересу сюжетному по преимуществу. Пока это идет от кино, быть может, но я убежден, что это не случайно. И что ценнее всего — это то, что авантюра идет снизу, бьет прямо с улицы. Госиздат заказывает авантюрные романы. Не пройдет и двух лет, как эта вялая, как карамора, литература сдохнет (речь идет об „орнаментальной“ прозе. — Н. С .), и тогда мы повоюем…»

Для Всеволода Иванова не было ничего увлекательнее героики партизанской борьбы против белогвардейцев, жизни русской деревни, в то время как Михаил Зощенко работал над сугубо бытовым материалом, рисуя образ мещанина нового времени, пролетария с укрепляющимися, умножающимися амбициями тех, против кого он боролся…