Анатолий Домбровский - Неистовый сын Трира [роман-трилогия]

– Что случилось, Франсуа? – спросил Карл. – Ты пришел убедиться, что я все еще на свободе?

– Нет, – ответил Франсуа, потупившись. – Вчера умер мой отец. Мне не на что его похоронить. И вот я обхожу знакомых, прошу о помощи.

– Бедный Франсуа! – вздохнула Женни. – Войди же в дом, я покормлю тебя.

– Спасибо, мадам, – сказал Франсуа, продолжая стоять в дверях, – Но я тороплюсь. Мне надо побывать еще в пяти или шести местах, если удастся.

Карл положил руку на плечо Франсуа.

– Я тоже похоронил отца, – сказал он. – И моя жена похоронила своего отца, Франсуа. Старые люди умирают. Так было всегда. Это, разумеется, не утешение. Но такова наша природа – стареть и умирать. Мы должны помнить об этом и быть мужественными, Франсуа.

– Да, – ответил Франсуа и уткнулся лицом Карлу в грудь.

Женни принесла деньги, отдала их Франсуа.

– Можно я сделаю для ваших девочек маленькие табуреточки? – спросил Франсуа, беря деньги.

– Да, – сказал Карл. – Сделай, пожалуйста. На каком кладбище будут хоронить твоего отца?

Франсуа назвал кладбище и рассказал, как до него добраться.

– Я буду на похоронах, – пообещал Карл.

– Это так далеко…

– Я буду! – твердо повторил Карл. – Мужайся, Франсуа!

День рождения Женнихен отпраздновали без гостей, если не считать гостем Павла Анненкова, который заходил проститься: он уезжал в Париж. Увидев, что Карл играет с детьми, сидя на полу, Анненков сказал:

– Вот таким вы мне очень нравитесь, доктор Маркс.

Женнихен забралась Карлу на спину и принялась понукать его, крича:

– Нó, коняшка! Скачи!

Карл прошелся на четвереньках, сказал Анненкову:

– Женнихен – именинница. Приходится повиноваться ей. – Потом снял со спины дочурку, поднялся, протянул Анненкову руку: – Рад буду, если встретимся снова.

– Я буду вам писать, доктор Маркс. Вы позволите?

– Пишите. Пишите о Париже, о России. Со временем я намерен изучить русский. Что вы мне посоветовали бы прочесть?

– Читайте Пушкина, – ответил Анненков. – Это величайший из русских поэтов. Он был убит на дуэли десять лет тому назад.

– Да, Бакунин мне рассказывал. А пять лет тому назад был убит другой русский поэт, Лермонтов. Вы, русские, не бережете ваших поэтов.

– Поэты не берегут себя, – ответил Анненков.

Итак, – сказал Вильгельм Вольф на очередном заседании Коммунистического корреспондентского комитета, – сегодня нам предстоит рассмотреть один вопрос: о нашем отношении к Герману Криге, который щедро угощает своих американских читателей с помощью еженедельника «Народный трибун» всякого рода сочинениями. Сразу же скажу – это мнение Энгельса и Маркса, – что в сочинениях Германа Криге нет ничего общего с нашими принципами. Более того, он их опошляет. А между тем заявляет, что он коммунист. Я познакомлю вас с сочинениями Криге. Впрочем, если бы я стал читать все, – сказал Вольф, – нам пришлось бы просидеть здесь всю ночь. Поэтому я предлагаю познакомиться только с наиболее характерными высказываниями Криге.

– Я протестую против огульного охаивания сочинений Криге, – сказал Вейтлинг. – Проповеди, опошление… На мой взгляд, в них есть и принципиальность, и искренность, и страстность, которой так не хватает некоторым доктринам.

– Приступайте к делу, – попросил Вольфа Маркс. – Читайте же нам Криге.

Вейтлинг промолчал.

К концу чтения у Вольфа почти пропал голос. Поэтому письмо, которое Карл и Энгельс назвали «Циркуляром против Криге», читал Эдгар. Письмо занимало более тридцати страниц.

Затем Маркс предоставил слово Филиппу Жиго, который ознакомил членов комитета с проектом постановления.

– Надеюсь, все ясно? Впрочем, могу повторить, что суть нашего мнения сводится к следующему: Криге компрометирует коммунистов, его бредни вредят рабочему движению, – резюмировал постановление Энгельс. – Поэтому мы, обосновав наше мнение в письме, разошлем его коммунистам Германии, Франции и Англии. Один экземпляр отправим самому Криге в Америку с требованием напечатать его в еженедельнике «Народный трибун». Члены комитета, согласные с этим постановлением, обязаны подписаться.

Энгельс взял постановление и первым подписал его.

– Я отказываюсь ставить свою подпись, – сказал Вейтлинг, когда очередь дошла до него. – Я не подпишу ни ваш циркуляр, ни ваше постановление.

– Очень жаль, – сказал Маркс. В таком случае идейное единство между нами, Вейтлинг, отныне становится невозможным.

Через несколько дней пришло письмо от Пьера Жозефа Прудона из Лиона. Его принес Марксу Филипп Жиго.

– Интересно? – спросил Жиго, видя, с какой поспешностью Маркс распечатывает конверт.

– Интересно, – ответил Маркс. – Крайне интересно. – Он быстро пробежал глазами несколько строк, вздохнул облегченно, сказал: – Прудон согласен. Он согласен принять участие в работе нашего комитета. Но… – Маркс снова пробежал несколько строк. – Но кажется, без особого желания. Впрочем, послушайте: «Я предпочитаю лучше сжечь институт частной собственности на медленном огне, чем дать ему новую силу путем Варфоломеевской ночи собственников…»

– Он против революции? – спросил Жиго. – Против уничтожения частной собственности? Что же он предлагает?

– Известно что, – сказал Маркс, – отмыть капитализм, почистить, нарядить в светлые одежды и преподнести его пролетариям в качестве рождественского подарка. Словом, надежды на Прудона нет. Нужно кому-то ехать в Париж. Нужно разъяснить немецким коммунистам в Париже идейные причины нашего разрыва с Вейтлингом и Криге. Нужно вырвать их из-под влияния Карла Грюна – переводчика писаний Прудона, его агента среди немецких рабочих. Победа прудоновских идей равносильна отходу рабочих от коммунизма. Меня в Париж не пустят. Кто поедет? – спросил Маркс.

– Думаю, что надо поехать Энгельсу, – ответил Жиго.

– Да, конечно, – вздохнул Маркс: мысль о разлуке с Энгельсом уколола в сердце. – Больше некому. К сожалению. К моему сожалению, – добавил он.

Герман Криге напечатал циркуляр Коммунистического корреспондентского комитета в Брюсселе в своей газете. Напечатал вместе с клеветническим письмом Вейтлинга.

Но прежде чем это письмо было напечатано в «Народном трибуне», Вейтлинг уехал из Брюсселя, получив от Криге деньги и приглашение занять пост редактора в его еженедельнике.

– Удрал в Америку, – сказал о Вейтлинге Вильгельм Вольф. – Испугался, что мы оторвем ему голову. Ведь мы разбойники! Ах, какие мы страшные разбойники! Хотели его дурацкую голову просветить, а он решил, что мы хотим ее оторвать… А где наша толстая мошна? Где наши громадные деньги, о которых написал Вейтлинг? Подать сюда мошну: хочу запустить в нее свои жадные руки! Где она? – Вольф забегал по комнате. – Хочу купить весь мир!..