Анатолий Домбровский - Неистовый сын Трира [роман-трилогия]

Маркс вскочил и грохнул кулаком по столу.

– Никогда еще, – сказал он, – никогда еще невежество никому не помогло, Вейтлинг!

Все встали из-за стола. Вейтлинг, ни с кем не попрощавшись, направился к двери. Павел Анненков хотел остановить его, но не успел. Разгневанный, Маркс принялся ходить взад и вперед по комнате. Анненков хотел проститься с ним, но не решался подойти, молча наблюдал за ним, стоя у двери. Спустя много лет он расскажет о впечатлении, которое произвел на него в этот вечер Маркс, и набросает его портрет такими словами: «Сам Маркс представлял из себя тип человека, сложенного из энергии, воли и несокрушимого убеждения, – тип, крайне замечательный и по внешности. С густой черной шапкой волос на голове, с волосистыми руками, в пальто, застегнутом наискось, он имел, однако же, вид человека, имеющего право и власть требовать уважения, каким бы ни являлся перед вами и что бы ни делал. Все его движения были угловаты, но смелы и самонадеянны, все приемы шли наперекор с принятыми обрядами и людских отношениях, но были горды и как-то презрительны, а резкий голос, звучавший как металл, шел удивительно к радикальным приговорам над лицами и предметами, которые произносил».

Маркс перестал ходить и взглянул на Анненкова.

Анненков распрощался.

Вскоре в кабинете остались только Маркс и Энгельс.

– Ну что? – спросил Карл. – Что будем делать дальше с пророком Вейтлингом?

– А с пророком Германом Криге? – вопросом на вопрос ответил Энгельс.

– Ты прав, – сказал Карл. – Давай проверим его еще раз на Германе Криге, который выдает себя за истинного социалиста. Герман Криге в своем «Народном трибуне» наболтал столько чепухи, что Вейтлингу, если он поддержит наше выступление против Криге, придется отречься и от своих фантазий. Впрочем, выступить против Криге надо не только ради Вейтлинга.

Они снова уселись за стол, разложили перед собой около двух десятков экземпляров газеты «Народный трибун», которую с января начал издавать в Нью-Йорке Герман Криге.

– Послушай, – сказал Карл, беря в руки газету. – Цитирую Криге: «Мы не хотим посягать на чью бы то ни было частную собственность. Пусть ростовщик сохранит то, что ему принадлежит. Мы только хотим предупредить дальнейшее расхищение народного достояния и помешать капиталу и в дальнейшем отнимать у труда его законную собственность». Стало быть, сохраним капитализм, оставим ему награбленное, а то, что еще не удалось разграбить, отдадим бедным. Какая глубокая мысль, а?

– Чудо мысль! – развел руками Энгельс.

– В Америке осталась неразграбленной земля. Криге даже подсчитал, сколько осталось такой земли, – продолжал Карл. – Тысяча четыреста миллионов акров. Эту землю он предлагает объявить «достоянием всего человечества», распределить ее между бедными, отрезав каждому по сто шестьдесят акров. Сколько же бедных удастся обеспечить этой землей?

– Девять миллионов, – быстро подсчитал Энгельс.

– И это все человечество?! Ах, Криге, Криге! Надо быть совсем лишенным мозгов, чтобы нести такую чушь. И это выдается за последнее слово коммунистической доктрины, преподносится читателям всерьез, с умной миной.

– По существу же – опошление и извращение коммунизма. По-моему, нам надо решительно отмежеваться от такого коммунизма, – сказал Энгельс. – И чем скорее мы это сделаем, тем лучше.

– Да, – сказал Карл, отбросив газету, которую держал в руках. – Кажется, довольно. Думаю, что нам следует составить циркулярное письмо с изложением нашего отношения к «истинному жрецу коммунизма» и разослать его во все корреспондентские пункты в Германии, Англии и Франции. А также послать один экземпляр письма самому Криге с требованием, чтобы он напечатал его в своей газете. Под письмом подпишемся все. Предложим и Вейтлингу подписать его. Посмотрим, как отнесется к этому Вейтлииг. Кстати, – сказал Карл, помолчав, – я написал письмо Прудону. Предлагаю ему принять участие в работе нашего комитета.

Погода наладилась только к концу апреля, хотя и в марте было несколько солнечных и теплых дней.

– Весна, черт возьми! – сказал Энгельс, распахивая окно. – А мы тут сидим с тобой в прокуренной комнате, работаем, света белого не видим.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил Карл.

– Этим я хочу сказать, что не пора ли нам оставить хотя бы на час в покос Гегеля и иже с ним и прогуляться по аллее Луизы под лучами животворящего солнца!

– Пожалуй, – согласился Карл.

– К тому же мне удалось раздобыть немного денег, и мы сможем заглянуть в какой-нибудь погребок.

– Я – «за»!

– Слышу голос не мальчика, но мужа, как любил говорить твой русский знакомый Бакунин. Кстати, я слышал, что он скоро объявится здесь, в Брюсселе.

– А слышал ли ты что-нибудь о Борнштедте?

– Слышал. Говорят, что он хлопочет об издании немецкой газеты.

Они вышли на улицу, остановили пролетку. Доехали до погребка Брукса на площади Сент-Гюдюль и направились дальше, на аллею Луизы, чтобы полюбоваться весенней зеленью, солнцем, подышать свежим воздухом.

На аллее было многолюдно. Особенно много было дам, которые обновляли свои весенние наряды. Впрочем, и мужчин было достаточно. Видно, не только Карлу и Фридриху пришла в голову мысль прогуляться под ярким солнцем.

– Греет! – сказал Карл, глядя, сощурившись, на солнце.

– И еще как! Радоваться бы да радоваться!

– А что мешает, Фред?

– Мысли мешают, – ответил Энгельс. – Всякие мысли.

– Плюнь на всякие мысли, – посоветовал Карл, – забудь обо всем и радуйся. Но не забывай о том, что радость будет недолгой. Немного радости – как глоток свежей воды… Я соскучился по детям, Фред, – вдруг сказал Карл, – по своим девочкам. Да и они без меня скучают. Особенно по моей бороде. Очень любят хватать меня за бороду. Лаура просто визжит от радости, когда ей удается поймать меня за бороду. Давай вернемся…

– По крайней мере, давай вернемся пешком, – предложил Фридрих. – Все-таки прогуляемся.

– Пропадет много времени, – ответил Карл. – Лучше поедем.

Дверь Карлу открыла Женни.

– Где мои девочки? – зашумел Карл, едва переступив порог. – Где мои красавицы?

– Тсс! – сказала Женни, приставив палец к губам. – Девочки спят. Ты почему такой веселый, Карл? – спросила она, когда Карл обнял ее. – Случилось что-нибудь хорошее?

– Да! Да, да и да!

– Что же?

– У меня есть ты! У меня есть Женнихен и Лаура! – ответил Карл, смеясь. – И это самое хорошее, что случилось в моей жизни!

– Правда, Карл? – У Женни на глазах появились счастливые слезы. – А мне показалось, что ты стал забывать нас.

– Женни! – сказал Карл нарочито сурово. – Ты знаешь, что это не так. – И еще крепче обнял жену.

В дверь постучали. Пришел Франсуа, бывший посыльный отеля «Буа-Соваж», теперь ученик наборщика в типографии Адольфа Бартельса.