Юлий Квицинский - Время и случай

На комсомольскую выборную должность я попал лишь однажды на втором курсе. В курсовом бюро мне была поручена оргработа, то есть отправка бригад в колхоз, выделение людей на дежурство в отрядах дружинников и прочие подобные вещи, как правило, не вызывавшие особого восторга у студентов. Я же был приучен к дисциплине и требовал ее соблюдения также и от других.

На следующий год меня в бюро не избрали. Начиналась хрущевская «оттепель», произносилось много горячих речей о том, что теперь Советский Союз преобразится коренным образом. Я не очень верил в моментальное преображение и имел неосторожность открыто говорить об этом. За подобный «консерватизм» меня покритиковали с трибуны собраний те, с кем я откровенничал.

В последующие годы учебы я занимался изданием стенгазеты кафедры германских языков. Этим моя общественная деятельность исчерпывалась. Все время и энергию я вкладывал в учебу. Все экзамены на всех курсах сдавал только на отлично, получал повышенную стипендию, что считал весьма существенным с точки зрения самоутверждения, поскольку на втором курсе женился на студентке Московского городского педагогического института Инге Кузнецовой и хотел по возможности стоять на своих ногах.

Познакомились мы в поезде Львов — Москва и через год после этого решили расписаться к полному ужасу моих и ее родителей. Жили в 16-метровой комнатке моей бабушки на Сущевском валу в коммунальной квартире. Инга закончила институт раньше меня, работу по специальности, то есть учительницы французского языка, найти в Москве не могла, поступила, наконец, в школу старшей пионервожатой. Нам, конечно, помогали родители. Они вскоре убедились, что наш брак не случайность, что мы нашли друг друга на всю жизнь.

Учеба в институте подходила к концу. На шестом курсе предстояла шестимесячная загранпрактика. К тому времени я освоил норвежский язык и в срочном порядке отправился изучать голландский. Управление кадров МИД СССР приказало подготовить к выпуску несколько студентов со знанием этого языка. В группу послали наиболее сильных «немцев» (исходя из близости этих языков), которые и занимались по очень напряженной программе. Вскоре я, однако, на всю жизнь сделал вывод — к «заказам» учебного отдела управления кадров не следует относиться серьезно. Никто из выпускников голландской группы на практику или на работу ни в Нидерланды, ни в Бельгию не потребовался. Ни к чему оказалось и мое знание норвежского языка.

В ноябре 1958 года я вместе со своими однокашниками из двух немецких академических групп прибыл в Берлин для прохождения практики в посольстве. На «Остбанхофе» нас встречал микроавтобус «фольксваген», в воздухе стоял характерный берлинский запах буроугольных брикетов, было пасмурно, из радиоприемника в автобусе раздавался голос диктора «подрывной» радиостанции «РИАС». Юрка Андреев, оценив обстановку, решительно заявил: «Мне тут нравится».

Нас привезли в Карлсхорст и поселили всех в одной трехкомнатной квартире в посольском доме на Интельхаймер штрассе. На углу этого дома в те годы была маленькая пивная, где можно было поесть сосисок. Был и ресторан «Волга», где кормили совсем прилично и «по-русски». Но позволяли мы себе эту роскошь крайне редко, так как все наши доходы исчислялись 525 марками в месяц.

Карлсхорст был тогда обнесен проволочной сеткой. Действовало несколько КПП, которые охранялись немецкими солдатами. Внутри закрытого района были посольский и торгпредский жилые дома, вилла советника-посланника, военный клуб, военная поликлиника, посольская автобаза. Все остальное занимало огромное хозяйство КГБ, представительство которого в Берлине именовалось среди советских граждан «инспекцией».

От Карлсхорста до посольства — 12 км. Ежедневно утром и вечером между посольством и Карлсхорстом ходил посольский автобус. Можно было, если не успевал на автобус, ездить и берлинской электричкой. Но с электричкой надо было еще освоиться, так как она ходила безо всяких проблем в Западный Берлин. Зазеваешься и пересечешь границу. Это для студента-практиканта, как предупреждали, могло плохо кончиться.

Раньше, правда, одно приближение к секторальной границе расценивалось как попытка измены родине. Теперь после разоблачения культа личности на секторальную границу можно было сходить и постоять на ней. Но Западный Берлин оставался «табу» для большинства советских граждан, работавших в ГДР, кроме тех, кто состоял в органах разведки. Не очень разрешалось ездить туда и нашим дипломатам, даже работавшим в группе, которая в посольстве занималась Западным Берлином. Ходили они в основном на встречи с руководством западноберлинской СЕПГ или общества германо-советской дружбы. С другими политическими представителями не общались, так как считалось, что это небезопасно. Твердили, что Западный Берлин — гнездо шпионажа.

Такое настроение намеренно поддерживалось, конечно, в первую очередь карлсхорстской «инспекцией». Оглядываясь теперь назад, думаю, что все это, скорее, было местным берлинским изобретением, чем правилом, так как «чистые» дипломаты нормально работали и в Париже, и в Бонне, и в Лондоне. Только в Берлине политические контакты с Западом были практически монополизированы работниками нашей разведки и контрразведки. Однако такое положение вскоре изменилось. Этого потребовала активизация нашей внешней политики на западноберлинском направлении.

Наша группа практикантов была довольно многочисленной. В ней были старшие товарищи — В. Шипов и В. Тренделев, пришедшие в институт после армии, а также молодняк. В. Попов, который стал послом в Австрии, А. Тищенко — посол в Норвегии, Э. Скобелев, который потом работал в ЦК Компартии Белоруссии и писал книги, Ю. Андреев, который пошел по научной стезе. Нас закрепили за первыми секретарями посольства, которые должны были руководить прохождением практики.

Мне опять повезло. Не всем посольским работникам очень уж хотелось тратить свое время на практикантов. Мой руководитель П. Г. Бушманов к этому поручению отнесся, однако, со всей серьезностью и с первых дней начал учить нескольких своих подопечных уму-разуму и азам дипломатического ремесла. Был он невысокого роста, крепкого телосложения и большой подвижности человек. Родом откуда-то с Волги, он не очень хорошо знал немецкий язык, но знать его хотел и всю жизнь прилежно изучал. Человек он был честный, с хитринкой, отлично разбиравшийся в системе внутриминистерских отношений. В общем, это был типичный для конца 50-х годов работник МИД, пришедший из Высшей дипломатической школы по партнабору, но хотевший стать дипломатом и в меру своих способностей и возможностей преуспевший в этом деле. Подкупал его большой жизненный опыт, доброе, внимательное отношение к нам. П. Г. Бушманов понимал, что ребята мы совсем зеленые и к новой профессии привыкнем не сразу. Многое он вежливо подсказывал как бы намеком. Если не действовало, вызывал к себе в кабинет поодиночке и тогда разговаривал «открытым текстом».