Юлий Квицинский - Время и случай

С тех лет у меня сохранились несколько хороших друзей — офицеров КГБ, работавших под «крышей» посольства. Они вели в посольстве свои дипломатические участки, нередко мы работали вместе над одними и теми же вопросами. О своей «другой» деятельности они ничего конкретного не рассказывали, соблюдая правила конспирации. Однако о работе в разведке вообще, о специфике их службы я слышал от них много. По мере повышения по службе я получал и все более широкий доступ к нашим разведматериалам, разумеется, в той части, в которой это касалось положения в тех странах, которыми довелось заниматься. Должен сказать, эти службы ели свой хлеб не зря, хотя, конечно, были в них разные люди, были и трусы, и халтурщики, любители подчеркнуть, что именно разведчики и составляют белую кость всей дипломатической службы.

Должен откровенно сказать, что никто из моих хороших друзей по разведке никогда не агитировал меня переходить на работу в их ведомство. Наоборот, все не советовали делать этого, подчеркивая, что романтика деятельности разведчика понятие весьма относительное. Я, собственно, и получил приглашение перейти в разведку всего-то один раз, когда заканчивал свою командировку в Берлине в 1965 году. Я ответил тогда, что из-за повышенного кровяного давления не пройду медицинскую комиссию и предпочитаю остаться в МИД.

Сказалось и то, что, уезжая из Берлина, М. Г. Первухин специально разговаривал со мной на эту тему. Он не советовал мне менять профиль работы, видимо, предвидя, что соответствующие предложения могут быть рано или поздно сделаны.

Что касается соприкосновений с разведчиками другой стороны, я с первых шагов своей службы мог убедиться: это не рассказы про «ведьм» и «привидения». В Западном Берлине, особенно после закрытия границы, за всеми активно работавшими нашими сотрудниками велось наблюдение. Его не очень и скрывали. Филеров у западноберлинских властей в тот острый момент не хватало, и они, видимо, призывали на службу отставных работников еще прежнего режима. Мы, молодежь, в то время, бывало, мальчишество-вали, начиная бегать по крутым лестницам на переходах в метро и на городской электричке, стараясь «загонять» страдавшего одышкой пожилого «хвоста». Делать это, однако, было не положено, поскольку на подобного рода мелкие пакости «наружка» могла ответить пакостями посерьезнее. Да и скрывать-то мне от моих тогдашних наблюдателей было особенно нечего, исключая те случаи, когда мы ходили на всякого рода собрания, где нас явно не ждали в гости.

Много раз мои западноберлинские знакомые рассказывали мне, что связи с нами вызывали у них появление в доме представителей ведомства по охране конституции с просьбой рассказать, о чем идет разговор, с предложением посотрудничать. Разумеется, кто-то отвергал такие предложения и даже по дружбе рассказывал о них, а гораздо больше людей отвечали согласием. Они хотели быть лояльными гражданами своего государства.

Кроме того, надо всегда иметь в виду, что в качестве контакта вам «подставят» человека, который является либо поставщиком направленной информации, либо имеет и более далеко идущие цели. Одного-двух таких людей дипломату полезно держать около себя, не выказывая своего истинного к ним отношения. Их начальство тогда перестанет усердствовать, терпеливо ожидая результатов от их работы. Впрочем, должно действовать золотое правило: не подпускай к себе того, кто сам очень уж «клеится», выбирай своих знакомых сам.

Однажды, будучи уже послом в Бонне, я был у руководителя фонда Аденауэра Б. Фогеля. Речь шла о развитии связей между этим фондом и нашими научными учреждениями по примеру аналогичных контактов с фондом Ф. Эберта. Слово за слово разговор зашел о быстро нарождающейся в СССР многопартийности. Я спросил у Фогеля, не появились ли и у нас христианские демократы и не начал ли этот фонд ХДС работать с ними. «О, — заулыбался Фогель, — конечно, появились и многие обращались к нам. Но вы же знаете, господин посол, те, кто обращается, обычно интереса не представляют, нам предпочтительнее сотрудничать с теми, кого найдем сами».

Первая половина 60-х годов была временем активного брожения студенчества. Особенно выделялся западноберлинский «Свободный университет», где развернул свою деятельность довольно радикальный студенческий союз СДС. Среди его членов и сочувствующих было много молодежи, всерьез занимавшейся марксистской теорией, думающей о путях преобразования западного общества, которое, как они говорили, все больше становится бездушным обществом потребителей, без идеалов и целей в жизни. Советский Союз вызывал у них симпатию, но ни в коей мере идеалом не служил. Они считали, что Хрущев с его теорией мирного сосуществования, по сути дела, отказался от революционной идеи создания нового справедливого мира, перестал быть настоящим союзником революционеров в других странах и, сделав ставку на победу в экономическом соревновании с капитализмом, скорее всего, приведет СССР к поражению. Отсюда делался вывод о необходимости срочных мер по «революционизации» западного общества изнутри, своими силами.

Разрабатывалась теория, в соответствии с которой надо было создать многочисленные кадры молодой революционной интеллигенции, которая, составив свою программу действий, пойдет пробуждать от спячки сытый и продажный рабочий класс Западной Европы.

В этих целях стали возникать всякого рода общежития-коммуны, где пропагандисты этих идей объединенными усилиями пытались создать как бы ячейки новых революционных структур в Европе.

Мне довелось быть знакомым со многими из этих ребят. Однажды к нам в посольство заходил и лидер этого движения Руди Дучке, правда, интереса к продолжению контактов он не проявил. Это были честные, увлеченные своей идеей юноши и девушки. Последующая судьба их известна. Часть из них по окончании университетов быстро «остепенилась» и, используя свои основательные знания марксистской теории и положения в странах Варшавского договора, попадала на работу в различные службы и центры, профессионально занимавшиеся работой против социалистических режимов. Другая же — меньшая часть — заложила основу последующего террористического движения «Красных бригад».

Но террором занялось уже второе поколение этого движения. Те же студенты, с которыми мне доводилось встречаться и доказывать им, что никто не может искусственным путем создать революционную ситуацию в Западной Европе, ограничивались составлением листовок и наставлений по воздействию на рабочий класс, боготворили Кастро и Че Гевару, а по вечерам, собираясь на диспуты, до смерти пугали домохозяек пением «Интернационала».