Юлий Квицинский - Время и случай

Соответственно мы отвергли западный проект, а три державы потом практически уклонились от обсуждения нашего контрпроекта. Тем временем В. М. Фалин был назначен нашим новым послом в ФРГ, где незамедлительно ввязался в параллельные и, разумеется, «строго доверительные» переговоры с Баром и американским послом К. Рашем. Сначала, правда, это изображалось как способ использовать Бара для выяснения резервов позиции ФРГ и вместе с ним воздействовать на американцев для ускорения хода дел в Берлине. Проводились даже якобы секретные от американцев встречи Фалина с Баром в американском секторе (!) Берлина. Потом, как и следовало ожидать, выяснилось, что Бар действует в тесном контакте с Рашем, а за американским послом стоит Киссинджер, интриговавший за спиной тогдашнего главы госдепартамента США Роджерса. Получалась двусмысленная ситуация: официальные переговоры, на которых только и могли приниматься согласованные всеми четырьмя участниками решения, велись в Западном Берлине Абрасимовым, но параллельно по тем же самым вопросам велись другие, как бы «потайные», переговоры Фалина, Бара и Раша в Бонне. Их результаты, однако, мало что значили без «легализации» на официальных переговорах четырех.

Такая конструкция порой казалась мне изощренным способом надувательства нас. Сначала Бар и Раш после жесткой торговли с Фалиным добивались от нас компромиссного решения по тому или иному вопросу. Мы шли в Бонне на максимальные уступки с тем, чтобы обнаружить затем в Берлине, что на самом деле наши уступки недостаточны, так как выработанные Фалиным формулировки не принимаются англичанами и французами. Сослаться в этом случае на договоренность с американцами было невозможно, так как это было чревато международным скандалом. Приходилось взывать к совести американцев, а если это не приводило к результату, то идти на новые уступки. Вся эта странная процедура не содержала никаких гарантий против того, что три державы не разыгрывают перед нами комедию, причем каждый раз по счету платить приходится нам. К тому же с помощью этой конструкции ФРГ через Бара, по сути дела, стала прямым участником четырехсторонних переговоров.

Абрасимову это, разумеется, не нравилось. Он говорил, что не намерен особенно считаться с формулировками, выработанными Фалиным, тем более что дела у того с Рашем и Баром двигались весьма медленно. Но «канал», выходивший своим концом на Киссинджера, был такой штукой, которую не так-то просто было проигнорировать. Во всяком случае для нашего министра все, что исходило от «ловкого Генри», имело первостепенное значение. Хоть он нередко и называл Киссинджера «чертом», но весьма был склонен делать на этого черта ставку и обещаниям его в общем-то доверял. Верил он и в то, что США, если захотят, почти всегда смогут навязать свою точку зрения другим членам НАТО.

В мае 1971 года я был в очередной раз в Москве. Доложил министру положение дел на переговорах. Комментариев не последовало. А. А. Громыко вызвал вдруг своего старшего помощника В. Г. Макарова и продиктовал ему текст телеграммы в Хельсинки, где президенту Кекконену сообщалось, что в соответствии с его просьбой меня направляют к нему для того, чтобы проинформировать о ходе переговоров по Западному Берлину и наших оценках перспектив этих переговоров. Буквально за час до отхода поезда А. А. Громыко вызвал меня опять, чтобы пояснить, что требуется сделать в Хельсинки. Мне поручалось рассказать о структуре и содержании соглашения четырех держав, которое начинает прорисовываться, и объяснить президенту, что открывается уникальный шанс договориться по вопросу, который два десятка лет лихорадил всю Европу.

Мы вместе с ГДР готовы далеко пойти навстречу Западу. Но есть опасность, что там не сумеют соблюсти меру, и тогда этот шанс будет упущен. От решения же западноберлинского вопроса зависела ратификация Московского договора и формирование всей последующей обстановки в Европе. Кекконена просили употребить свое влияние по каналам Соц-интерна, чтобы поспособствовать достижению договоренности в ближайшее время. Он обещал использовать свои возможности.

А. А. Громыко торопил и меня. С начала мая по предложению американцев в группе советников был предпринят эксперимент, направленный на совместное формулирование положений будущего соглашения. Схема этого будущего документа в принципе была ясна. Он должен был состоять из соглашения, определявшего основные параметры решений по статусу западных секторов Берлина и их связям с ФРГ, порядку транзита в Западный Берлин, связей западных секторов с их непосредственным окружением, представительству интересов западных секторов вовне. Подробности урегулирований по каждому из этих крупных вопросов должны были содержаться в приложениях к соглашению, которые имели форму сообщений Советского Союза и трех держав, которые опирались на консультации и договоренности соответственно с ГДР и с ФРГ.

Эта конструкция была моим изобретением. Она позволяла решить, наконец, кто и в каких вопросах имел исключительную компетенцию, которую никак не мог и не хотел поделить с другой стороной. Три державы считали, например, что только они могут регулировать связи своих секторов с ФРГ. Мы, в свою очередь, считали, что только ГДР и мы вправе решать вопрос о порядке транзита и т. д. В результате никакого совместного документа не получалось. Идея с приложениями примиряла и утешала всех. СССР и ГДР могли вновь подтвердить свои исключительные права в тех вопросах, которые считали своей прерогативой. Три державы получали то же самое удовольствие. К тому же в соглашении, подписываемом четырьмя, появлялись ссылки на ГДР и ФРГ. Для ГДР это было фактически признанием ее как государства, для ФРГ — признанием сопричастности к берлинским делам. И главное, без ущерба для юридических и политических взглядов сторон все увязывалось в единый пакет.

Исходя из такой схемы, мы и начали действовать. В зал заседаний по предложению англичан принесли обычную школьную классную доску и мел, и все мы вчетвером начали составлять тексты отдельных разделов соглашений, спорить о формулировках, стирать тряпкой неподходящее, заменять на новое. Там, где договориться не удавалось, ставились многоточия и делались сноски, которые фиксировали различия в позициях сторон для последующего рассмотрения путей сближения на уровне послов. Двигались мы довольно быстро, и, хотя многоточий по каждому разделу было достаточно, первый заместитель министра В. В. Кузнецов, поглядев на то, что получалось, уверенно сказал, что соглашение скоро будет. Приказание А. А. Громыко поторапливаться, таким образом, было не просто благим пожеланием, а имело вполне конкретный смысл.